Это превращение заняло весь прошлый год, только не календарный, а с августа 1998 по август 1999.
Соотношение поддерживающих Ельцина и неприемлющих его совсем недавно было 5:72; после отставки — 15:67, очень уж обрадовались этой самой отставке. На вопрос, что дало правление Ельцина, отвечали так: ничего хорошего — 40 процентов, ничего плохого — меньше двух. В плохом прежде всего поминают первую (какая она по счету на самом деле? Шестая? Седьмая?) чеченскую войну. Когда обсуждали импичмент Ельцина, половина опрошенных были за предоставление Чечне независимости, 76 процентов считали, что Ельцина надо судить именно за чеченскую войну — ее и сейчас оценивают как преступную, как второй Афган. Распад Союза занимает лишь шестое место в списке того, что вменяется в вину Ельцину.
Мобилизация — это высокая степень единомыслия в обществе. Наступать или вести переговоры? Примерно 70 к 27. А если будут большие потери в наших войсках (о потерях чеченцев, о потерях мирных жителей у нас и спрашивать не принято)? Примерно процентов на пятнадцать уменьшается число сторонников наступления, на столько же растет число сторонников переговоров. Это единственное, что всерьез влияет на уровень агрессивности — собственные потери. Поразительное единство, характерное именно для массовой мобилизации: агрессивность практически не зависит ни от возраста, ни от образования, ни от места жизни. Только женшины менее кровожадны, чем мужчины. Люди с высшим образованием более агрессивны, чем с образованием ниже среднего: они более идеологизированы. Но при этом наименее агрессивна Москва (примерно пополам сторонников наступления и переговоров), трудно сказать, почему. Может быть, сказываются пролужковские настроения, его общая оппозиционность Кремлю. Мало различий и в партийных электоратах: за наступление в Чечне — 80 процентов сторонников «Единства», 68 — «Яблока», 65 — «Союза правых сил», 60 — «Отечества».
Сейчас все быстренько встают в единый строй — выдвигать Пугина, избирать Путина, рукоплескать Путину; и элита встала в эту очередь в надежде ухватить кусочек власти или благ. Это значит, что первая, демократическая элита кончилась, исчерпала себя. Ответственность элиты действительно очень велика: оба раза в нашем веке режим рушился не потому, что народ больше не мог терпеть, а потому, что элита разлагалась.
Отсутствие порядка порождает тоску по сильной руке. Мы это видели давно, но считали, такой сильной руки нет и ее обладателю не на что, не на кого опереться в сегодняшней России. Мы, кажется, ошиблись. Говорят о манипулятивной демократии, о том, что телевидение, печать могут сделать с людьми что угодно; я в это не верю. Одной манипуляции тут мало. Манипулировать можно теми, кто хоть вполсерьсз готов к этому.
Ближайшая аналогия нынешней ситуации — август 1914 года, когда были страсть, энтузиазм, но войны как беды еще не было. С 1941 годом сравнивать бессмысленно, там война началась сразу, неожиданно и сразу как беда. А в августе 1914 этого состояния — «война как беда» — еще не было.
Татьяна Ивановна Заславская в свое время очень метко назвала нашего человека: лукавый раб. Он за порядок, но сам он обязательно попробует этот порядок обойти. Все процессы у нас с хитрецой: лукавый раб подчиняется, а сам думает, как уклониться.
Что же произошло с людьми? Выиграли от перемен 15 процентов, проиграли — 73. Но большинство к ним или уже приспособились (22 процента), или скоро приспособятся (еше 29). Даже из тех, кто считает себя проигравшим, большинство приспосабливается. Но в сознании при этом происходят некоторые сдвиги. Все больше и больше людей считают, что сильный лидер для страны важнее законов, что западная демократия несовместима с российским менталитетом. До 80 процентов дошло число тех, кто уверен, что прежде надо накормить страну, а потом уж заниматься демократическими преобразованиями.
Осенью 1999 года мы спрашивали: что, по вашему мнению, значит падение Берлинской стены для мира? 16 процентов оценили последствия как положительные, 52 процента — как скорее положительные. А как это скажется в нашей стране? 40 процентов были уверены, что нам от этого станет хуже. Всем другим странам лучше, а нам — хуже.
Люди в основном позитивно относятся к сближению с Западом и все же не прочь вернуться к тому, что было до 1985 года. Фактически перелом в отношениях к Западу произошел, но пока мы предпочитаем делать вид, что это не так. Пик антиамериканских настроений пал на события в Югославии, потом они снизились, и сегодня за сближение с Запалом высказывается большинство — примерно столько же, сколько за продолжение войны в Чечне до победного конца.
Самый популярный отечественный политический деятель — Брежнев; но в последние годы быстро росло число поклонников Сталина.
Сегодня, когда мы попали в высокотехнологичный век, не прожив предварительно историю Европы, мы удивляем всех своим немыслимым доверием телевидению. Мы получили верхушку технологической цивилизации без всего остального, включая гуманитарные установки. Известно, чем образованнее человек, тем критичнее он относится к массовой информации и массовой культуре. Мы до этого еще не дошли.