Знание-сила, 1998 № 03 (849) - [33]

Очевидное всегда ускользает. Невозможно отправиться в будущее или прошлое, но мы чаще всего находимся или в будущем, или в прошлом. Настоящее не имеет протяженности, и на самом деле, мы всегда в настоящем, только разучились жить в нем. Здесь и сейчас — боль, радость, желания — самое главное, но вместо того чтобы чувствовать боль или жажду, или сексуальное возбуждение, люди убегают от актуального, предпочитая «не обращать внимания» на главное в настоящий момент. Это становится привычкой. О чем-то вообще никогда нельзя думать, потому что это считается плохим (или кто-то когда-то сказал, что это плохое, и человек «проглотил» эти слова, не разжевывая, они стали жизненным правилом — чужим, чуждым, от которого никак нельзя освободиться — ни переварить, ни вытошнить, ни сходить в туалет).

«Здесь и сейчас я разговариваю с вами. Мне немного не по себе. Я... сижу на стуле. Что еще сказать... У меня грязные ботинки. Я испачкала их по пути к вам. Была такая большая лужа, я пыталась обойти ее...». «Вот вы уже убежали в воспоминания. Но это не страшно, если вы будете тренироваться дома, хотя бы минут по десять в день, у вас получится. Только всякий раз, когда вы будете убегать из настоящего, постарайтесь заметить, как вы это делаете, куда бежите, а потом начинайте снова. И еще, обратите внимание на то, как вы едите, как вы пережевываете пищу, мне кажется, что вы должны глотать ее почти непрожеванной. Попробуйте каждый раз во время еды разжевывать один — только один кусок пищи до самого конца».

Упражнение «здесь и сейчас я...» оказалось для Марты очень сложным. Либо она очень быстро переключалась на воспоминания или заботы о будущем, либо, если ей удавалось долго оставаться в настоящем времени, ее охватывала тревога. Вещи становились пугающе-конкретными, и сама она терялась среди них — словно она была менее реальна, чем окружающие предметы, и от этого становилась невесомой и исчезала. Когда она рассказала об этом терапевту, он попросил ее делать специальное упражнение: ложиться на пол или постель и пытаться осознать свое тело, обращая внимание на то, до какой степени и с какой ясностью она чувствует себя телесным существом. Просто осознавать свое тело, боли, «пробелы» (части, которые не чувствуются), мышечные напряжения. Это очень важное упражнение для гештальт-терапии, с точки зрения которой большая часть психологических нарушений заключается в несоответствии между «словесными», «описательными» представлениями о себе и реальным чувственным осознанием. Для любого невроза, описываемого в «душевных» терминах, есть соответствующее «физиологическое» проявление — так называемый мышечный панцирь — напряжения, в которых коренятся сопротивления. Осознание их, контакт с ними — начало исцеления от невроза.

П. Пикассо. Из цикла «Торо и Торера»

Б том, как терапевт работал с Мартой, можно было выделить некоторую закономерность. У него не было определенного плана действий. Каждый раз он «работал» с той Мартой, которая сидела перед ним, и ее состояние во время встречи определяло его действия. Но в то же время, погружая Марту в ее настоящее, он как бы подводил ее к определенной точке, отсекая все возможные пути бегства, и провоцировал (вызывал, заставлял, помогал) ее идти дальше, за эту точку, как бы это ни было страшно. Этот переход, похожий на взрыв, чем-то походил на то, как младенец делает первый вдох в своей жизни — и смерть и рождение одновременно. А потом, перед тем как расстаться, терапевт давал Марте «упражнения на дом», чтобы она сама, без его помощи могла «освоить» новые переживания.

Во время одной из встреч Марта, описывая свои ощущения, снова обратила внимание на свои грязные ботинки. Терапевт попросил ее описать все чувства, связанные с этой грязью. Марта говорила о тревоге, отвращении... Неожиданно терапевт попросил ее снять ботинок и положить на третий, свободный стул. Марта брезгливо развязала шнурок и поставила его на красную поверхность сиденья. «А теперь представьте себе, что вы — этот ботинок. Расскажите о себе — грязном ботинке».

«Я — ботинок. Кожаный. Коричневого цвета. Во мне много дырочек, через которые протянут шнурок. Я люблю, когда этот шнурок затягивает меня. Эго очень приятное ощущение. Но иногда я промокаю. И это очень противно. Особенно, если кроме сырости на меня налипает грязь. Тогда моя красивая поверхность портится, становится уродливой. Грязь похожа на бородавки. Как лягушачья кожа. Тогда нужно, чтобы меня срочно вымыли тряпкой, высушили и намазали кремом. И снова можно мной пользоваться. Я люблю, когда мной пользуются. Надевают. Я ведь очень важная часть туалета. Я защищаю свою хозяйку от простуды и грязи. Такая уж у меня судьба — пачкаться, чтобы другим было чисто, и мокнуть, чтобы не промокла хозяйка. Но я ненавижу грязь!»

«А теперь попробуйте стать грязью на этом ботинке».

«Грязью... Но это противно!»

«Почему же, вполне может быть, что очень интересно. Вряд ли когда-нибудь вы делали что-то похожее».

«Грязь. Ну что ж. Я липкая мерзкая грязная глина. Я злая, ненавидящая всех. Я подкарауливаю жертву и бросаюсь на нее снизу — откуда никто не ожидает нападения. Я могу обволакивать, отравляя собой. Уничтожить красоту. Покрыть струпьями. Высыхая, я становлюсь корочкой — пятнышком, прилипшим к одежде или руке. Сейчас я пристроилась к этому ботинку. И чудесно себя чувствую на нем, как пиявка, как полип. И я знаю, что если со мной не будут бороться, то все, к чему я прилипла, станет мной».