Знаменитые убийцы и жертвы - [23]

В 1916 году против Распутина составился очередной заговор, душою которого был Феликс Юсупов.

Родился он 11 (24) марта 1887 года в богатейшей аристократической семье. Его отец — граф Феликс Феликсович Сумароков- Эльстон, мать—урожденная княжна Зинаида Юсупова. Окончив привилегированную гимназию Я. Г. Гуревича, Юсупов поступил в Петербургский университет, но затем решил продолжить образование в Англии. В 1909-1912 годах он учился в Оксфордском университете. Вернувшись в Россию, Юсупов вел жизнь великосветского денди. Перед Первой мировой войной он женился на племяннице Николая II — княжне Ирине, дочери великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны, родной сестры императора.

Посол Франции в России Морис Палеолог так характеризовал Юсупова: «Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, одарен живым умом и эстетическими наклонностями; но его дилетантизм слишком увлекается нездоровыми фантазиями, литературными образами Порока и Смерти; боюсь, что он в убийстве Распутина видел прежде всего сценарий, достойный его любимого автора Оскара Уайльда. Во всяком случае, своими инстинктами, лицом, манерами он походит скорее на героя "Дориана Грея", чем на Брута и Лорензаччио».

Постепенно Юсупов утвердился в маниакальной идее, что влияние Распутина на императорскую чету губительно для России, но стоит устранить «старца», как все будет хорошо. Он начал искать союзников для тайного убийства «старца». К Юсупову присоединились великий князь Дмитрий Павлович и поручик Сергей Сухотин.

С трибуны Государственной думы на Распутина яростно нападали два депутата — Василий Маклаков, один из кадетских лидеров, и крайний монархист Владимир Пуришкевич, поэтому Юсупов обратился и к ним. Маклаков отказался участвовать в «устранении» старца, а Пуришкевич с радостью согласился. Он же привел с собой последнего участника заговора — военного врача С. С. Лазаверта.

Местом казни был избран дом Юсупова на Мойке.

«Это решение сначала возбудило во мне чувство протеста: перспектива завлечь к себе человека и убить его заставляла леденеть от ужаса, — писал в своих воспоминаниях Юсупов. — Каков бы ни был этот человек, я не мог решиться на убийство гостя.

Друзья разделяли мои угрызения, но после долгих споров договорились ничего не менять в наших планах: надо было спасать страну любой ценой, даже переступая самое законное отвращение».

Заговорщики договорились после убийства сбросить тело в реку, под лед. Для преступления были приготовлены пирожные, начиненные ядом, и склянки с цианистым калием, который собирались подмешать в вино.

Вечером 16 (29) декабря, по приезде Распутина во дворец, хозяин принял его в подвальной комнате, а Пуришкевич, Дмитрий Павлович и Лазаверт ждали наверху, в другом помещении.

Пуришкевич, описывая в своем дневнике убийство царского фаворита как подвиг, совершенный заговорщиками для спасения России, тем не менее отдает должное мужеству Распутина:

«Прошло еще добрых полчаса донельзя мучительно уходившего для нас времени, когда наконец нам ясно послышалось хлопанье одной за другой двух пробок, звон рюмок, после чего говорившие до этого внизу собеседники вдруг замолкли.

Мы застыли в своих позах, спустившись еще на несколько ступеней по лестнице вниз. Но... прошло еще четверть часа, а мирный разговор и даже порой смех внизу не прекращались.

— Ничего не понимаю, — разведя руками и обернувшись к великому князю, прошептал я ему. — Что он, заколдован, что ли, что на него даже цианистый калий не действует!

...Мы поднялись по лестнице вверх и всею группою вновь прошли в кабинет, куда через две или три минуты неслышно вошел опять Юсупов, расстроенный и бледный.

— Нет, — говорит, — невозможно! Представьте себе, он выпил две рюмки с ядом, съел несколько розовых пирожных, и, как видите, ничего; решительно ничего, а прошло уже после этого минут по крайней мере пятнадцать! Ума не приложу, как нам быть, тем более что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к нему так долго, и я с трудом ему объяснил, что ей трудно исчезнуть незаметно, ибо там наверху гостей немного... он сидит теперь на диване мрачный, и, как я вижу, действие яда сказывается на нем лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение...

Минут через пять Юсупов появился в кабинете в третий раз.

— Господа, — заявил он нам скороговоркой, — положение все то же: яд на него или не действует, или ни к черту не годится; время уходит, ждать больше нельзя.

— Но как же быть? — заметил Дмитрий Павлович.

— Если нельзя ядом, — ответил я ему, — нужно пойти ва-банк, в открытую, спуститься нам или всем вместе, или предоставьте мне это одному, я уложу его либо из моего "соважа"[3], либо размозжу ему череп кастетом. Что вы скажете на это?

— Да, — заметил Юсупов, — если вы ставите вопрос так, то, конечно, придется остановиться на одном из этих способов.

После минутного совещания мы решили спуститься вниз и предоставить мне уложить его кастетом... Приняв это решение, мы гуськом (со мною во главе), осторожно двинулись к лестнице и уже спустились было к пятой ступеньке, когда Дмитрий Павлович, взяв меня за плечо, прошептал мне на ухо: attendez un moment