Знакомьтесь: мистер Муллинер - [24]

Человек, которого невозможно обмануть. Человек, которого епископ меньше всего хотел бы видеть ведущим это расследование.

Генерал вошел в кабинет энергичной походкой. У него были пронзительные голубые глаза, увенчанные мохнатыми седыми бровями, и епископу его взгляд показался излишне сверлящим.

– Скверное дело, – сказал он. – Скверное дело. Скверное дело.

– О, разумеется, – еле выговорил епископ.

– Возмутительное, скверное дело. Возмутительное. Возмутительное. Вам известно, что мы нашли на голове этой статуи, э? Этой статуи, этой статуи? Вашу шляпу, епископ. Вашу шляпу. Вашу шляпу.

Епископ попытался собраться с силами. Ум его был в смятении, ибо манера генерала трижды повторять одно и то же настойчиво внушала ему, будто его вчерашняя шалость была втрое хуже, чем ему мнилось. Словно его обличили в том, что он выкрасил три статуи, опустошив три банки розовой краски и возложив на голову каждой троицу епископских шляп. Однако он был сильным человеком и сопротивлялся, как мог.

– Говорите, моя шляпа? – возразил он с жаром. – Но откуда вы знаете, что это моя шляпа? Вчера ночью в окрестностях школы могли рыскать сотни епископов.

– На ней ваша фамилия. Ваша фамилия. Ваша фамилия.

Епископ стиснул ручки кресла, в котором сидел. Глаза генерала просверливали его насквозь, и он все больше ощущал себя овцой, которая имела несчастье столкнуться с фабрикантом мясных консервов. Он как раз собрался указать, что надпись на шляпе могла быть поддельной, как вдруг в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул директор, который в своем кресле съежился в дрожащий комок.

В кабинет вошел мальчуган в итонском костюмчике. Его лицо показалось епископу смутно знакомым. Лицо это напоминало зрелый помидор с присобаченным к нему носишком. Однако не это поразило епископа: мальчуган обладал сходством не столько с помидором, сколько с чем-то совсем другим.

– Сэр, извините, сэр, – сказал мальчуган.

– Да, да, да, – раздраженно сказал генерал Кровопускинг. – Беги играть, мальчик, беги, беги. Разве ты не видишь, что мы заняты?

– Но, сэр, извините, сэр, это про статую.

– Что про статую? Что про нее? Что про нее?

– Сэр, извините, сэр, это я.

– Что! Что! Что! Что! Что!

Епископ, генерал и директор издали это восклицание хором, причем «что» распределялись следующим образом:

Епископ – 1

Генерал – 3

Директор – 1

–

Итого – 5

Отвосклицавшись, они уставились на мальчугана, который тем временем стал карминным.

– Что ты сказал? – вскричал директор. – Ты выкрасил статую?

– Сэр, да, сэр.

– Ты? – сказал епископ.

– Сэр, да, сэр.

– Ты? Ты? Ты? – сказал генерал.

– Сэр, да, сэр.

Наступила волнующая пауза. Епископ смотрел на директора. Директор смотрел на епископа. Генерал смотрел на мальчика. Мальчик смотрел на пол.

Первым молчание нарушил генерал.

– Чудовищно! – воскликнул он. – Чудовищно! Чудовищно! Никогда ничего подобного не слышал. Мальчик должен быть исключен, директор. Исключен. Иск…

– Нет! – сказал директор властным голосом.

– В таком случае выпороть его хорошенько. Хорошенько. Хорошенько.

– Нет! – Преподобный Тревор Энтуисл словно облекся новым величавым достоинством. Он несколько учащенно дышал через нос, а его глаза обрели нечто рачье.

– В вопросах школьной дисциплины, генерал, я со всем уважением требую полной независимости. Я разберусь с этим делом, как сочту нужным. По моему мнению, оно не требует принятия столь строгих мер. Вы согласны со мной, епископ?

Епископ, вздрогнув, опомнился. Он думал о статье, которую только что написал для одного из ведущих журналов, где рассматривал тему Чудес, и теперь сожалел, что тон ее, в соответствии с направлением Современных Взглядов, был почти скептическим.

– О, целиком и полностью, – ответил он.

– В таком случае, – с бешенством сказал генерал, – я умываю руки, умываю руки, умываю руки. И если теперь так воспитывают наших мальчиков, то не удивительно, что страна летит в тартарары, в тартарары, в тартарары.

Дверь за ним громко захлопнулась. Директор повернулся к мальчугану с доброй ласковой улыбкой.

– Без сомнения, – сказал он, – вы сожалеете о своем проступке?

– Сэр, да, сэр.

– И вы больше не будете красить статуи?

– Сэр, нет, сэр.

– В таком случае, – сказал директор радостно, – мы можем отнестись снисходительно к тому, что, в конце-то концов, было не более чем детской проделкой. Как вам кажется, епископ?

– О, безусловно, директор.

– Именно то – ха-ха! – что вы или я могли бы натворить э… в его возрасте.

– О, несомненно.

– В таком случае перепишите двадцать строк Вергилия, Муллинер, и больше не станем говорить об этом.

Епископ взвился из кресла.

– Муллинер! Вы сказали – Муллинер?

– Да.

– Это фамилия моего секретаря. Вы, случайно, не родственник ему, мой мальчик?

– Сэр, да, сэр. Брат.

– А-а! – сказал епископ.

Епископ нашел Августина в саду, где он опрыскивал раствором ворвани розовые кусты, так как был садоводом-энтузиастом. Епископ ласково положил ладонь ему на плечо.

– Муллинер, – сказал он, – не думайте, будто я не заметил вашей руки, тайно приложенной к этому беспрецедентному событию.

– А? – сказал Августин. – К какому беспрецедентному событию?

– Как вам известно, Муллинер, вчера вечером, руководствуясь побуждениями, которые, могу вас заверить, были самыми благородными и соответствовали истинному духу Церкви, преподобный Тревор Энтуисл и я были вынуждены выйти из дома и покрасить статую Жирняги Хемела в розовый цвет. И только что в кабинете директора некий мальчик признался, будто выкрасил ее он. Этот мальчик – ваш брат, Муллинер.