Знаки и чудеса - [108]
6 сентября 1956 года в Гэтфилде, недалеко от Лондона, Вентрис погиб при автомобильной катастрофе в возрасте 34 лет.
«Отличительной чертой его была скромность. Он никогда не искал славы и неохотно говорил о тех почестях, что выпали на его долю (а их было немало). Он был всегда строг к себе и невзыскателен, а его покладистый характер, его остроумие и юмор делали его чрезвычайно приятным собеседником и товарищем. Не жалея сил, не считаясь со временем, он всегда был готов прийти на помощь другим. Вероятно, лишь те, кто его знал, могут понять всю трагедию его смерти» (Джон Чэдвик в «Таймсе» от 17 сентября 1956 года).
«Особенно привлекателен светлый образ Вентриса-человека. Пишущему эти строки посчастливилось… встретить его в апреле этого года… в Жиф-сюр-Иветт под Парижем. Вентрис, покрытый загаром, прибыл прямо из Церматта — восторженный поклонник лыжного спорта, он был большим другом нашей страны, с которой был связан с детства. Простой и непринужденный в обращении, он всегда ясно и определенно излагал свое мнение и никогда не отмахивался- от противоположных взглядов. Он всегда обстоятельно рассказывал о своих последних исследованиях и с готовностью давал справки по самым различным вопросам, и все это он делал как само собой разумеющееся, без малейшего следа заносчивости. Особенно поражали глубокие и основательные познания его, архитектора, в области греческой филологии и то, с какой удивительной быстротой и меткостью он схватывал суть новых, возникающих перед ним проблем. Искусный собеседник, он со свойственным лишь ему одному обаянием увлекательно беседовал с греком на новогреческом, а с нами на швейцарско-немецком. Яркое сочетание юношеского задора и зрелого ума — такое впечатление выносил каждый от встречи с этим человеком. Он оставался до конца дней образцом величайшего благородства, несмотря на то что уже довольно рано достиг своими гениальными делами высшей славы» (Эрнст Риш в «Нейе цюрхер цайтунг» от 26 сентября 1956 года).
Наставник и покровитель Вентриса профессор Алан Вейс писал в афинской газете «Катемерини»: «За свою короткую жизнь, оборвавшуюся столь внезапно и трагически, Майкл Вентрис добился бессмертия, дешифровав микенское линейное письмо Б и открыв древнейшую известную форму греческого языка, на которой говорили за 700 лет до Гомера».
Сегодня еще совершенно невозможно оценить все значение дешифровки.
Правда, к великому сожалению ученых — любителей классической древности, среди найденного материала нет больших литературных памятников. Мы сами были вынуждены отказаться от мысли предложить читателю более крупные образцы уже дешифрованных списков и инвентарных описей, этих остатков грандиозной бухгалтерии. Но даже и тем, что имеется, мы обязаны обстоятельствам, которые и поныне воспринимаются нами как трагические. Дело в том, что таблички в своей массе — это временные, подсобные, картотеки; очевидно, содержание их через определенные промежутки времени (возможно, к концу каждого отчетного года) переносилось в списки и описи, а сами таблички уничтожались. Дошли же они до нас только вследствие внезапного разрушения дворца, что, по всей вероятности, сделали враги; в Пилосе даже сохранились последние приказы о всеобщей мобилизации жителей города для отпора вражескому нашествию! Но главным и бесспорным выводом является то, что «мы стоим перед новыми непредвиденными свидетелями раннего периода европейской истории, показания которых ближе, чем свидетельства всех знаменитых, памятников Вавилонии и Египта, и более непосредственно связаны с происхождением того, что мы называем Западом»[114].
А теперь перейдем к остальным «минойским» письменам, о которых мы уже говорили в начале главы. Обе эти письменности еще не дешифрованы.
Если исследователи обратились сначала к линейному письму Б, то для этого у них были вполне законные основания. Это письмо засвидетельствовано в более многочисленных и гораздо лучше сохранившихся документах, чем линейное письмо А и крито-микенские иероглифы.
Рис. 82. Знаки, написанные чернилами на внутренней стороне кубка из Кносса
Первые памятники линейного письма А — таблички и другие покрытые надписями предметы (среди них отметим кубки, на внутренней стороне которых нанесены чернилами письменные знаки) — найдены еще Эвансом в Кноссе. Письменность эта была, очевидно, распространена намного шире, чем линейное письмо Б. Правда, в Кноссе находки надписей линейного письма А составляли лишь незначительную часть, а основная масса находок относилась к линейному письму Б. Но зато в маленьком дворце города Агиа-Триада, расположенного неподалеку от Феста в южной части Крита (где и поныне обнаруживают богатейший археологический материал), итальянцы нашли памятники линейного письма А на табличках и глиняных дисках. В 1923 году французы открыли у Маллии целый архив глиняных табличек, где наряду с поздними «иероглифами» встречаются и начальные формы линейного письма А. Многие места на острове дали в руки ученых еще целый ряд отдельных находок. Письменность эта представляет особый интерес хотя бы уже потому, что, с одной стороны, она, несомненно, родственна еще более древним критским иероглифам, с другой — должна рассматриваться как предшественница или сестра линейного письма Б. В самом деле, эти письменности имеют 48 общих знаков и из них 20 происходят из древнего рисуночного письма. Обычно находки линейного письма А датируются временем начиная с 1650 года до нашей эры; расцвет этого письма падает предположительно на 1550 год, а пользоваться им могли приблизительно до 1350 года до нашей эры. Как ныне принято считать, основой линейного письма А являлся язык догреческого, древнейшего населения Крита. Данное мнение связано с предположением, что линейное письмо Б возникло, по крайней мере частично, из линейного письма А, причем оно «сидит» на древнемикенском греческом столь же плохо, как костюм с чужого плеча.
