Знак убийцы - [13]

— До свидания, профессор Осмонд, — сказала Леопольдина. — Извините, я не буду вас ждать, я тороплюсь. У меня репетиция хора, я и так уже опоздала.

— Хор! — воскликнул американец, снимая свой белый халат. — Обожаю хоровое пение! Я могу пойти с вами? Вы знаете, что я совсем неплохо пою?

И он счел необходимым напеть арию из «Свадьбы Фигаро» — с ужасным англосаксонским акцентом. Леопольдина уже начала всерьез выходить из себя от этого ребяческого энтузиазма и чрезмерного оптимизма. Американцы ни за что не могут взяться, чтобы не вопить от радости… День был утомительный, и она хотела немного покоя. Она призвала тем не менее всю свою волю, чтобы не послать его к черту. К тому же на карту была поставлена традиционная французская гостеприимность!

— Если вы хотите присутствовать там, — сказала она, хватая свою сумку, — то это в галерее палеонтологии, вы сумеете, наверное, найти?

— Да, это в конце…

— В конце сада. Поднимитесь по наружной лестнице, а там — в глубине коридора. Вы не заплутаете.

Она скатилась по лестницам с чувством глубокого облегчения.

Трудно даже сказать, сколько времени потребовалось профессору Осмонду, чтобы собрать свои бумаги, закрыть дверь зала Теодора Моно, найти выход из галереи минералогии, сориентироваться в темноте в Ботаническом саду, совершенно пустынном в это время, и добраться до галереи палеонтологии, что была всего в двухстах метрах. Зато можно предположить, что его тревожил шелест листьев, обдуваемых ветром, что он прислушивался к уханью сов и вздрагивал при малейшем шорохе крыльев в листве. Пожалуй, можно не сомневаться, что он ускорил шаг, когда на него упали первые капли дождя и тишину разорвали раскаты грома. Обратил ли он внимание на крики испуганных животных в зверинце? Услышал ли он другой крик, вполне человеческий? Трудно сказать. Но как бы там ни было, достоверно одно: Питер Осмонд добрался до галереи палеонтологии.

А Леопольдина между тем проскользнула в маленький амфитеатр, где проходили репетиции, — старую аудиторию с лакированными стенными панелями, украшенными репродукциями, напоминающими наскальную живопись: мамонты, лоси и охотники, вооруженные копьями, были тщательно изображены в живой веренице. Она приблизилась к поющим на цыпочках: полы здесь имели отвратительную привычку скрипеть. Потом она достала из сумки партитуру и присоединилась к небольшой группке певцов, служащих «Мюзеума». Один из поющих кивком пригласил ее встать рядом с ним. Леопольдина в ответ улыбнулась ему. Поистине Иоганн Кирхер — галантный мужчина. Пальцем он указал ей нужное место в партитуре, и она выждала колу, чтобы тоже вступить в пение «Магнификата» Иоганна Себастьяна Баха. Постепенно напряжение, скопившееся за день, улетучилось, и, устремив глаза на руки профессора Ларше, которые отбивали такт, Леопольдина вся предалась изяществу и богатству музыки. Она чувствовала себя унесенной почти божественной волной нежности и красоты. Мелодичные партии басов, сопрано и теноров переплетались друг с другом, перекликались в каком-то чудесном построении, образце спокойствия и простоты. «Et exsulaviv spiritus meus in Deo Salutari meo…».[14] Рядом с ней чистый уверенный голос Иоганна Кирхера буквально околдовывал ее. В душе она поздравила себя со своей неожиданной страстью к хоровому пению. Наконец-то сегодня вечером она заговорит с Иоганном Кирхером.

Если не существует никакого математического определения творческой гениальности, то резонно можно подумать, что музыка Иоганна Себастьяна Баха представляет собою наибольшее приближение к этому, хотя никакие категоричные доказательства до сих пор не были высказаны. Рассуждая так же, нам совершенно невозможно с точностью описать проход Питера Осмонда через галерею палеонтологии. Мы можем только предположить, что поблуждал он основательно.

Простое посещение этого места днем достаточно, чтобы сориентироваться в его лабиринтах и тогда, когда оно погружается в полумрак. Как он сам рассказал, Питер Осмонд вошел через оставленную открытой дверь. Он вышел непосредственно на первый этаж музея и оказался нос к носу с чудовищем: череп кита, заключил он, немного освоившись в темноте. Пустые глазницы и широко раскрытая пасть кита на конце колоссального скелета с изогнутыми ребрами и позвоночником, казалось, пялились на него с иронией.

Осмонд двигался на звуки пения. Его повсюду встречали черепа животных с мертвыми глазницами. Теперь уже гроза разыгралась вовсю и каким-то ужасным образом оживила застывшие скелеты. Американец шел через весь музей, как палеонтолог среди гигантских скелетов незнакомых животных. В сосуде с формалином, растянувшись во всю длину, чудовищный котенок буравил его единственным глазом, находившимся на середине лба, а два утробных плода телят, сросшиеся черепами, тащили друг друга в смертельном танце. Чуть дальше препарированная обезьяна демонстрировала свои внутренности, и несколько пористых частей ее мозга были выставлены на обозрение.

Внизу лестницы терпеливо выстроились в ряд, словно русские матрешки, маленькие рахитичные служители науки: мрачной вереницей стояли человеческие зародыши на разных стадиях развития. Окончательно выбитый из колеи, Осмонд взбежал по ступенькам и чуть было не наткнулся на когтистые лапы тираннозавра. Немного дальше в полутьме возникла словно из небытия и преградила ему дорогу череда доисторических монстров, равнодушных к миллионам лет, которые прошли со времени их исчезновения. Не поддаваясь страху, он направился к тому, что, как он думал, является проходом, но что в действительности оказалось всего лишь тенью, падавшей от мамонта.