Знак - [45]

Лети решила меня атаковать, но я разгадала ее намерение еще до того, как она пошевелилась. Я ушла от выпада, изогнувшись подобно танцовщице с Огры. Я застала Лети врасплох, она споткнулась и вынуждена была ухватиться за ограждение арены, чтобы не упасть.

Мои тени сделались настолько густыми и причиняли столько физических страданий, что мне трудно было различать окружающее. Ток гудел во мне, но я приветствовала боль с радостью. Перед внутренним взором возникла физиономия Узула Зетсивиса, перекошенная под моими темно-синими пальцами.

Я узнавала его черты в лице дочери, сосредоточенно хмурящей брови.

Лети сделала очередной выпад, целя мне под ребра. Я оттолкнула ее локтем и схватила за запястье. Сжала, принуждая склониться, и ударила коленкой в подбородок.

Брызнула кровь, Лети закричала. Но не от удара, а от моего прикосновения.

Ток-нож упал на арену. Не отпуская ее запястья, я толкнула Лети, заставив опуститься на колени, и встала позади нее. Нашла взглядом Ризека. Брат сидел на помосте, скрестив ноги. Он словно скучал на нудной университетской лекции, а не наблюдал за убийством.

Глядя ему в глаза, я усилием воли послала весь свой обжигающий Ток прямо в плоть Лети Зетсивис.

У меня, конечно же, получилось. Я на миг смежила веки, вслушиваясь в ее агонизирующие вопли.

На какую-то секунду мир вокруг потускнел. Я отпустила обмякшее тело, развернулась и направились к тамбуру. Толпа безмолвствовала. Дверь за мной закрылась.

Тени покинули меня. Впрочем, ненадолго. Они обязательно вернутся.

Акос кинулся ко мне и прижал к груди – неужели обнял? – и зашептал на языке наших врагов:

– Все закончилось, Кайра, – забормотал он по-тувенски.

Вечером я заперла дверцы в наши каюты на замок. Я не нуждалась в незваных гостях.

Акос простерилизовал нож на огне горелки, после чего остудил его под краном. Я положила руку на стол, расстегнула ремешки наручей. Они были жесткими и неподатливыми. Несмотря на подкладку, рука сильно вспотела.

Акос сел напротив, не сводя с меня глаз. Я не спрашивала, что он ожидает увидеть. Наверняка, подобно прочим, уверен, что под наручами скрываются вырезанные ряды знаков убийств. А скрываю я их только потому, что тайна делает меня страшнее. Я никогда не опровергала зловещих слухов. Но правда была гораздо хуже.

Да, мою руку от запястья до локтя действительно покрывали темные метки. Маленькие шрамы, аккуратные, расположенные через идеально равные промежутки. И каждый перечеркивала диагональная черта, превращающая, согласно шотетским обычаям, знак убийства в знак скорби.

Акос осторожно, двумя пальцами взял меня за руку, развернул и пробежался пальцем по меткам. Дойдя до конца, приложил к моей руке свою. Я вздрогнула, увидев его светлые пальцы на своей смуглой коже.

– Это не знаки убийств, – прошептал он.

– Я отметила только смерть своей матери, – тихо сказала я. – Не обольщайся, я отняла множество жизней, но после ее смерти перестала их считать. По крайней мере, до Узула Зетсивиса.

– Но ты помнишь о… чем? – спросил он. – В память о чем… все эти знаки?

– Смерть – благодать по сравнению с агонией, которую я вызываю. Я храню знаки боли, а не убийств. Каждый шрам – память о том, кого я замучила по приказу Ризека.

Сначала я считала метки и всегда точно помнила, сколько их. Тогда я еще не знала, как долго Ризек собирается использовать меня во время допросов. Потом бросила считать. От осознания их числа становится только хуже.

– Сколько тебе было лет, когда он заставил тебя сделать это впервые?

Я не понимала мягкость в тоне Акоса. Он увидел доказательства моей душевной гнили, но продолжал смотреть на меня с сочувствием, а не с осуждением. Наверное, ему требуется какое-то время. А может, он вообразил, что я вру или преувеличиваю.

– Достаточно, чтобы знать, что хорошо, а что плохо, – резко ответила я.

– Кайра, – продолжил он, – сколько?

– Десять, – призналась я, откидываясь на спинку стула. – Но начал как раз мой отец, а не Ризек.

Акос вздрогнул. Ткнул ножом в столешницу и принялся быстро вращать рукоять, оставляя выемку в дереве.

– В десять лет я еще не подозревал, какова моя судьба, – произнес он. – Собирался стать солдатом, вроде тех, что патрулировали поля тихоцветов моего отца. Мой-то отец был фермером. – Акос уперся подбородком в кулак и посмотрел на меня. – Однажды на поле проникли воры и попытались украсть часть урожая. Папа их заметил и хотел задержать до прихода солдат. Он вернулся домой с раной на щеке. Мама принялась кричать на него. – Акос засмеялся. – По-моему, выговаривать тому, кого ранили, очень глупо.

– Но она просто испугалась за него.

– Верно. Я – тоже… и ночью решил, что никаким солдатом уже быть не хочу, если их работа заключается в том, чтобы возвращаться домой, истекая кровью.

Я невольно рассмеялась.

– Да уж, – невесело усмехнулся он, – кто бы мог тогда представить, какой станет моя жизнь?

Акос постучал пальцами по столу, и я впервые заметила его неровные обгрызенные ногти и содранные кутикулы. Надо будет как-то излечить его от детской привычки.

– К чему я это тебе рассказываю? – продолжил он. – Когда мне стукнуло десять, я не мог выносить даже вида чужой боли. А тебе приказывали причинять ее снова и снова. Приказывал тот, кто был сильнее тебя. Тот, кто должен был тебя защищать.