Знак обнаженного меча - [47]

Чуть погодя он отважился встать во весь рост и подойти к калитке, выходящей на дорогу. На сей раз он прошел беспрепятственно. Медленно, размеренным шагом, подходящим к его роли, он направился по дороге к деревне. Здесь туман был как будто даже гуще, чем в саду, — несколько раз Рейнарду пришлось резко затормозить, чтобы не налететь на живые изгороди с обеих сторон.

Дойдя до конца дороги, он замер: неожиданный звук разорвал туманно-ватную тишину. Звук был отдаленным, но узнаваемым: высокий, резкий свисток. За ним последовали другие, и Рейнарду почудилось, что он различает и далекий шум голосов. В тумане было трудно — практически невозможно — определить, с какой стороны доносятся звуки, однако Рейнарду, изо всех сил напрягавшему слух, показалось, что они слышатся со стороны лагеря. Его отсутствие несомненно заметили, и охота началась.

Он задержался еще на миг, решая, направиться ли к материнскому дому или укрыться где-нибудь поблизости. В конце концов он свернул в открытую калитку с правой стороны: он вспомнил, что она ведет к заброшенному фермерскому дому, в войну частично разрушенному да так и не отстроенному.

Все более плотные облака тумана кружились между деревьями, пока Рейнард шагал по тропинке к дому. Через несколько минут ему вдруг пришло в голову, что тропинка гораздо длиннее, чем ему помнилось. В конце концов ему стало ясно, что он, очевидно, пошел не туда: фермерского дома не было и в помине. Вокруг Рейнарда вздымалась будто бы купа высоких хвойных деревьев — в их тени мрак казался особенно густым. Деревья были ему незнакомы — и с отвратительным чувством безнадежности он понял, что окончательно заблудился.

По этой неведомой местности Рейнард, казалось, кружил часами; он пытался отыскать какой-нибудь знакомый ориентир, тратил драгоценные спички, краткие вспышки которых ничего не проясняли, натыкался на стволы деревьев и обдирал голени о неразличимые препятствия. Им начала овладевать невыносимая усталость; вскоре, похоже, ему оставалось только лечь где придется и провалиться в сон: ноги его не слушались, он брел теперь, шатаясь, куда глаза глядят и едва не ронял револьвер, который, с тех пор как подняли тревогу, держал на взводе.

Отдаленные свистки и крики понемногу стихли, и ночь опять окуталась тишиной. Блуждая, Рейнард набрел на узкую тропинку и, пойдя по ней, в конце концов явно оказался на какой-то дороге: он ощутил под ногами твердый и гладкий щебень, и шаги его зазвучали неожиданно и опасно громко.

Дорога круто шла вниз, изгибаясь влево; стараясь ступать по ней тяжелыми ботинками как можно тише, Рейнард через некоторое время с радостным волнением понял наконец, где он: дорога вела к материнскому дому. Он, должно быть, сделал огромный крюк, обогнув церковный погост и приличный кусок перелесков: теперь — то он сообразил, что вышел на дорогу в противоположном ее конце от деревни, рядом со станцией железной дороги. Уже через несколько ярдов он оказался у дома; калитка была открыта, и он вошел в палисадник.

Здесь его снова смутило нечто странно непривычное: шагая к дому, он чувствовал, как его задевают растения и кусты, а под ногами, мешая ходьбе, попадаются словно бы крупные голыши. Может, он нечаянно сошел с дорожки: туман здесь казался особенно густым, и Рейнард не сразу отыскал парадный вход.

Дверь была не заперта и, более того, приоткрыта — в другое время это обстоятельство его бы удивило. Однако после всех событий этих дней обессилевший Рейнард уже не мог удивляться чему бы то ни было — пусть даже самым невероятным или фантастичным вещам. Он вошел в прихожую и автоматически попытался нащупать выключатель; не найдя его, зажег спичку и, спотыкаясь, двинулся в гостиную.

Туман, казалось, вторгся даже в дом: комната мимолетно увиделась ему так же смутно и нечетко, как и мир снаружи. Пламя спички померцало, опалив ему пальцы, и угасло. С умирающим огоньком дотлела, казалось, и последняя искра сознания в помраченном разуме Рейнарда; он еле добрел до дивана в углу и, едва успев вытянуть на нем обессиленные ноги, оказался раздавлен грузом смертельной усталости и заснул.

Похоже, никогда он не спал так долго; очнувшись со смутным ощущением дневного света, он перевернулся на другой бок и уснул опять — чтобы снова пробудиться много часов спустя, во тьме уже другой ночи. В моменты бодрствования до него приглушенно, но беспрестанно доносился шорох листьев: казалось, их заносит в окна, кружит вокруг дома и даже около дивана. Еще ему чудилось, как где-то шелестит на ветру неопавшая листва; слышался скрип, словно раскачивались громадные деревья, и звук, похожий на хлопанье огромных крыльев. И все то время, пока Рейнард был погружен в затяжное, прерывистое забытье, к нему снова и снова с необычайной живостью возвращался один и тот же сон: он опять был в лагере (неотличимом от Римского Лагеря на глэмберских холмах) и участвовал в нескончаемом тренировочном бое, иногда со Спайком Мандевиллом, а иногда с самим Роем Арчером. Однако он понимал, что на сей раз это больше, чем просто упражнение — на самом деле это был смертельный бой. Схватка казалась бесконечной, продолжаясь раунд за раундом; Рейнард ощущал непомерную, парализующую усталость, но какой-то инстинкт поддерживал его бдительность и способность отвечать противнику ударом на удар.