Знак обнаженного меча - [46]
По каменистому руслу было больно и трудно идти. Над протокой нависали деревья и плети куманики, и уже через несколько ярдов Рейнард сильно исцарапал лицо и грудь. Он шел вдоль ручья, пока ему не встретился низкий мостик, который пересекала пешая тропа, ведущая обратно к деревне. Взобравшись на мостик, он замер, прислушиваясь. Донесся звук, от которого у него заколотилось сердце, — мерная поступь армейских ботинок по деревенской улице. Может, военные жандармы все-таки его увидели — или же это мог быть обычный патруль. Рейнард подождал несколько минут, слушая, как звук шагов постепенно удаляется. Он решил, что улицу переходить пока не стоит; вместо этого он продолжил путь по руслу за мостом. Дальше оно шло через фруктовый сад, принадлежащий деревенскому плотнику; за садом узкая дорога вела от деревни к шоссе. Рейнард заключил, что безопаснее всего будет притаиться в саду, рядом с дорогой, и выждать, пока путь очистится.
Ковыляя по каменистому руслу, он заметил, что поднимается туман; это было довольно привычное явление в сырой, низко лежащей долине, и Рейнард не обратил на него особого внимания. Однако вскоре он заметил, что туман сгущается необычайно быстро: возможно, подумал он, это один из тех стремительных морских туманов, что нередко перемещались с побережья вглубь страны, смешиваясь с речными испарениями и окутывая деревню мглой на несколько дней подряд. В конечном счете, решил он, туман ему на руку: он скроет его передвижения и задержит преследователей, несомненно, знающих местность хуже его.
Наконец он оказался у сада и, пробравшись сквозь него в густеющем тумане, подошел к лежащей сзади дороге. Туда выходила небольшая калитка — Рейнард открыл ее и готов был уже шагнуть вперед, как перед ним неожиданно обрисовалась высокая фигура и вспыхнул фонарик. Он тут же отступил назад в калитку, но с пароксизмом страха понял, что его заметили. Ретировавшись к деревьям, Рейнард замер, видя, как человек с фонариком вошел в калитку и приближается к тому месту, где он стоит. Должно быть, он невольно выдал себя каким-то слабым звуком: свет вдруг повернул в его сторону, и преследователь снова возник из сумрака.
Рейнард инстинктивно отклонился назад — однако не успел он оказаться вне досягаемости, как голос его окликнул:
— Стой! Кто идет? Ко мне, освети лицо!
Мгновенно оценив ситуацию, Рейнард принял решение: если он сейчас попытается бежать, шансы его, возможно, будут равны нулю: сад, без сомнения, окружен. Он шагнул вперед и в направленном вверх ярком свете фонарика узнал капрала военной полиции, арестовавшего его в прошлый раз, — «бродягу», с которым он в незапамятные времена и в каком-то другом мире «ночлежил» на пару в ниссеновском бараке на глэмберских холмах.
— А, опять ты? — глухо проговорил капрал, когда Рейнард, тщательно скрывая револьвер, двинулся ему навстречу. У капрала было ружье с примкнутым штыком; приближаясь, Рейнард увидел, как он переложил винтовку из одной руки в другую и стал торопливо шарить в нагрудном кармане, из которого секундой позже извлек большой полицейский свисток.
Сотрясаемый дрожью, но с неожиданным внутренним спокойствием, Рейнард понял, что должен сделать; капрал уже подносил свисток к губам: стоит ему издать сигнал, как сюда сбежится весь патруль — и тогда конец игре.
Одним прыжком Рейнард бросился на высокую фигуру и, сжав револьвер за ствол, ударил капрала широким концом в лицо. Тот, застигнутый врасплох, споткнулся и упал; Рейнард с отчаянной быстротой вырвал у него винтовку и, крепко придавив ему ногой лицо, вонзил штык прямо во вздымающийся живот. Послышался придушенный крик, и крупное тело перекатилось набок; подняв упавший револьвер, Рейнард изо всех сил ударил капрала в висок; затем, ухватив штык обеими руками, принялся снова и снова втыкать его в податливую плоть. Наконец, конечности лежащего замерли, ступни перестали дрожать, и он затих.
19. Смертельный бой
Сидя на корточках рядом с телом, Рейнард выждал несколько минут; он снова услышал, как тяжелые ботинки топают по дороге в его сторону и затем обратно; постепенно шаги вдоль улицы затихли в отдалении, и наступила полная тишина. Никто из сослуживцев капрала явно не заметил, как тот прошел во фруктовый сад; они, вероятно, предположили, что он уже вернулся в жандармскую палатку на лугу у пасторского дома, — если Рейнарду повезет, то пройдет еще некоторое время, прежде чем они поднимут тревогу.
Низко скрючившись над влажной землей, Рейнард снова ощутил, как его пробирает холод. Быстро, без малейших угрызений совести, он принялся раздевать мертвеца: расшнуровал ботинки, стянул порванные, пропитанные кровью брюки и куртку и натянул не подходящую по размеру одежду на свое иззябшее тело. Он также взял ремень и револьверную кобуру капрала, для большей безопасности засунув свой собственный револьвер за пазуху кителя. С некоторым опозданием ему пришла мысль дополнить маскарад — он подобрал с земли фуражку с красным верхом и, хоть она и была ему слишком мала, натянул на голову.
Затем он пошарил в карманах брюк и, довольно крякнув, обнаружил пачку сигарет, коробок спичек и плитку шоколада. Он с жадностью проглотил шоколад и, осторожно прикрыв пламя спички, зажег сигарету. Скорчившись рядом с телом и чувствуя, как табак чудесным образом успокаивает его нервы, он вновь прислушался к звукам возможной погони, но в деревне стояла мертвая тишина.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.