Знак «фэн» на бамбуке - [17]

Утром все обитатели дома собрались во дворе, чтобы проводить господина Ни Цзаня. За воротами ждал осёдланный мул, и, слыша, как звякают колокольцы на сбруе животного, предвещая расставание и дорогу, хозяин дома прикладывал к глазам широкий рукав халата.

– Не обессудьте, дорогой друг, если в моей убогой лачуге вам не оказали приём, достойный такого высокого гостя, как вы, – в очередной раз проговорил Ян Ци и поклонился.

– Напротив, сударь. Я провёл в вашем доме незабываемые дни, – поклонился в ответ Ни Цзань. – Сколько бы, однако, проводы ни длились, миг расставания всё равно наступит.

Ни Цзань решительным шагом двинулся за ворота.

– Побежали в город, – прошептал Цибао в самое ухо Гаоэру, едва гость уехал.

– Что вы такое говорите? Старший господин дома остался, узнает, что мы ушла, – до смерти изобьёт.

– Изобьёт, да не до смерти. В живых, верно, оставит. Приготовь скорее рубаху, а то один убегу.

Гаоэру ничего другого не оставалось, как повиноваться. Да он и сам был не прочь прогуляться по городу.

– Ладно, чего там готовить, одевайтесь – и побежали. Только, смотрите, в последний раз иду на такое преступление.

За кустами, в самом дальнем углу сада, находилась заброшенная калитка. Ею никто не пользовался, и ключ, как все думали, давно был потерян. На самом же деле ключ среди груды ненужных вещей случайно нашёл Цибао. О своей находке он никому, кроме Гаоэра, не рассказал. И с тех пор, не слишком часто, но и не слишком редко, а так, когда очень хотелось, Цибао и Гаоэр тайком удирали из дома.

Дом инспектора фарфоровых мастерских, как и все богатые городские дома, представлял собой огороженную высокой оградой усадьбу с несколькими постройками, расставленными во дворе и саду. Постройка, где жил Цибао, состояла из комнаты и террасы, перекрытых общей крышей. На террасу выходили окна и главная дверь. Но если Цибао и Гаоэр покидали своё жилище не через главную дверь, а через боковую, то, пробравшись сквозь густо разросшиеся пионовые кусты, они оказывались на забытой всеми мощёной дорожке, почти неприметной под прядями тонкой травы, пробившейся между камнями. Дорожка вела к калитке.

– Скорее, чего копаешься, – нетерпеливо шептал Цибао, пока Гаоэр возился с ключом.

– Успеете, никуда от вас город не денется.

Наконец калитка открылась, они выбежали в узкий проход и побежали задворками. Со стороны могло показаться, что двое мальчиков-слуг в одинаковых синих рубахах торопятся с поручением.

– Далеко ли бежим? – спросил на ходу Гаоэр.

– На рынок, – также на ходу коротко ответил Цибао.

– Дело у нас там какое, что ли?

– Самое главное дело.

Позади остались тихие улицы, горбатый узорчатый мост, оживлённая проезжая часть, идущая от городских ворот. Уже выгибался навстречу многолюдный и шумный мост «торгуем сластями», за ним начинался рынок. Внезапно толпа на мосту расступилась, словно её разделил надвое хлынувший с гор ручей. В освободившемся проходе появились четыре стражника. Между ними со связанными руками и с деревянной колодкой-кангой на шее шёл юный актёр. Вчера он вихрем носился по сцене, сегодня неуверенно переставлял ноги. Из-за канги, охватившей шею огромным, шире плеч воротником, он не видел, куда ступал. А на канге возле щеки своего хозяина сидел горностай – небольшой чёрно-бурый зверёк с белым животиком и чёрной кисточкой на хвосте. Бусинки глаз перекатывались из стороны в сторону.

Зверёк на канге смеха ни у кого не вызвал.

– Расселся, словно в коляске. Не ведает, несмышлёный, в какую беду угодил хозяин.

– Невинных хватают. За песню в тюрьму волокут.

– Что за песня, просветите, пожалуйста?

– Про мышь-обжору. Вчера на рынке пел.

– Донёс какой-нибудь негодяй. Забьют теперь палками.

Говорили все шёпотом, стояли понуро, стараясь не глядеть друг на друга. Цибао прижался к какой-то лавчонке. Он готов был вдавиться в стену, превратиться в собственную течь, лишь бы арестованный его не узнал и не окликнул. Когда мрачная процессия скрылась за поворотом и мост «Торгуем сластями» вернулся к своей суматошной жизни, Цибао с ужасом понял, что испугался он за себя, хотя наступил момент испугаться за брата.

– Я предатель и трус, – прошептал он одеревеневшими губами. Слёзы брызнули из глаз, и он побежал домой, не разбирая дороги.

Гаоэр чуть не силой заставил своего господина свернуть на боковые улицы. Когда вернулись домой, с трудом уговорил переодеться, вымыть лицо и привести в порядок причёску. Цибао рвался к сестре. Отца и мать он любил почтительной сыновней любовью. Сестру считал своим другом. Как он останется без неё, когда сестру просватают и она переедет в дом мужа?

– Я предатель и трус, – с такими словами Цибао вбежал в покои сестры.

Янь Либэнь. Император. Живопись на шёлке. VII век.

В узком золотисто-коричневом платье, под цвет яшмовых шпилек в причёске, сестра сидела на низкой скамейке возле окна с вышиванием в руках. Девочки-служанки разматывали разноцветный шёлк и вдевали нити в иголки. При виде младшего господина, ворвавшегося словно безумный, девочки бросили пряжу и убежали. Сестра усадила Цибао рядом с собой.

– Расскажи, что случилось? На тебе лица нет.