Часть первая
Лесные дороги
Сын Всеволодов Мономах сей поставил град Владимир Залесский на Суздальской земле.
Летопись. XII век
Когда князь Андрей двигался из Владимира к Ростову… кони, вёзшие образ, внезапно встали и ни за что не хотели сдвинуться с места. Великий князь Андрей повелел на смену иных коней более сильных впрячь, но и те, несмотря на битьё и понуждение, возок с места не сдвинули. Видя такое чудо… князь Андрей дал обещание поставить на том месте каменную церковь и украсить её, как только возможно.
Житие Андрея Боголюбского. XII век
В полночь священник Никола ввёл князя в пустую гулкую церковь. Дьяк Нестор остался возле коней, за оградой монастыря. Ждать не пришлось. Князь появился скоро. Он вынес большую икону, обмотанную холстиной, уложил в запряжённый парой возок. Священник и дьяк поместились рядом, в том же возке. Князь впрыгнул в седло. Белый как снег Буран заплясал под хозяином. Князь придержал жеребца, перекрестился, вымолвил: «С богом!» – и тишину разорвал цокот копыт.
Вышгород спал. До самых ворот не встретилось ни души. А если б и встретился случайный прохожий? Кто осмелится у князя спросить, куда он по ночному времени путь-дорогу держит, какая поспешает с ним кладь. Городские ворота, с вечера запиравшиеся на засовы и щеколду, на этот раз оказались открытыми. Подъёмный мост висел спущенным, стража не выглянула, затаилась внутри.
Беспрепятственно миновав воротные башни, кони по мосту перемахнули ров. Цокот копыт пронёсся среди домишек посада, околоградьем раскинувшихся за городской стеной, ненадолго задержался возле реки и умчался в летнюю ночь. У развилки, где дорога распадалась на проторённую Киевскую и окольную малохоженую, к путникам присоединились повозки и всадники, поджидавшие с темноты. Возок был пропущен вперёд. Следом за ним все повернули на поросшую ломкой травой малохоженую колею. Лето стояло сухое, знойное, дожди не выпадали давно.
Когда вышгородский гонец доставил в Киев весть о случившемся, великий князь Юрий впал в ярость и гнев. Отбушевав, он велел, позвать летописца, крикнул, едва тот вошёл:
– Пиши. Старший мой сын, князь Андрей Юрьевич, без отчей воли и даже ведома оставил удел и с женой, детьми и дружиной подался в Залесье. Уехал он в тайности, самовольно забрав привезённую из Царьграда[1] святыню.
«Лета тысяча сто пятьдесят пятого года Андрей, внук Владимира Мономаха, сын великого князя Юрия от первого брака с половецкой княжной, Аепиной дочерью, Осеневой внучкою…» – принялся выводить как положено летописец. И пока по пергаменту расползались строки крупных и чётких букв, великий князь Юрий обернулся к боярам, жавшимся возле стен:
– Испугались, что первого защитника и храбреца Киев лишился? Или, напротив, рады? Ничего, дайте срок, весной возверну.
Бояре переглянулись. До весны время долгое, без малого год. За год многое может перемениться.
– Что невесело смотришь, князь-государь Андрей Юрьевич? Раздели на двоих кручину.
Не поворачивая головы, князь чуть скосил глаза. Боярин Яким, сын казнённого великим князем Степана Кучки, поравнял своего Гнедка с белоснежным Бураном. Отцы не на жизнь – на смерть враждовали. Сыновей судьба подружила. Большой отрезок жизни отмерили они рядом, много трудных дорог вдвоём исходили. Теперь обоим под пятьдесят.
Разговор Яким повёл осторожно, будто не от себя.
– Супруга твоя, Улита Кучковна, тревожится: не привязалась ли хворь? «Тёмен, – говорит, – лицом стал. С самого Владимира ни со мной, ни с сыновьями-княжичами не вымолвил слова».
Княгиня Улита Степановна, или, как по отцу называли, Улита Кучковна, приходилась Якиму родной сестрой. Крепкое было семейство: и братья с сестрой, и младшие Кучковы – все друг за друга стояли.
– Вышгород с ума нейдёт, – нехотя проговорил князь Андрей.
– Да разве Вышгород в одиночку высится? Днепр ли возьми, Сулу ли, Рось? По всем берегам протянулись валы с укреплениями. В одну только Сулу-реку восемнадцать крепостей глядятся.
– Вышгород Киеву ближний заслон, всё равно что щит.
Князь таился. Разговор получался пустой. Говорено-переговорено было долгими вышгородскими вечерами, что киевскую державу не уберечь от половецкого разорения. Сула заслон поставит – разбойничьи орды прорвутся через Трубеж. По берегам Трубежа поднимутся укрепления – под копытами половецкой конницы степь у Днепра загудит. То и дело на сторожевых башнях вспыхивали огни. Крепостной гарнизон спать ложился, не снимая кольчуг, не выпуская из рук оружия. А князья, вместо того чтобы силу сплотить, разжигали усобицы. Лютые войны велись за киевский великокняжий стол. То Мономахова ветвь побеждала, то потомки Олега Черниговского брали верх. Великий князь Юрий, младший сын Мономаха, сколько лет из далёкого Суздаля к Киеву руки тянул, с родным племянником бился. Ныне киевский стол во второй раз ему достался. Удержит надолго ли?
– По всем городам и селениям тебя, как праздника, ждали, – снова начал Яким. Он не терял надежды вызвать князя на доверительный разговор. – Что бояре с дворянами, что мизинные люди – рукоделы, купцы – все от радости шапки в небо бросали, да в бубны били, да славили.