Знак «фэн» на бамбуке - [15]

Были лавки, где продавали бумажки в форме монет и вырезанных из бумаги животных. Бумажные деньги и бумажных животных сжигали во время жертвоприношения, когда поминали умерших родных.

Вперемешку с лавками расположились харчевни – открытые сооружения с одной задней стенкой и черепичной крышей на деревянных столбах. Черепицу часто заменяли циновки или куски холста. Возле харчевен, в кучах отбросов рылись собаки и длинноухие тощие свиньи.

Лошади, мулы, верблюды, повозки. Толпы людей. Все двигались, все шумели. Гаоэр толчками и окриками прокладывал господам дорогу. Ряды с вывеской «Ткут серебристый шёлк и золотую парчу» занимали самую тихую часть бесконечного, многолюдного рынка. Товар продавался здесь дорогой, и покупатели заглядывали сюда не часто. Прямо на улице стояли станки, за которыми работали ткачи, – и мужчины, и женщины. В раскрытые двери лавок были видны развешанные на продажу ткани. Глаза разбегались от обилия красок, от причудливых и замысловатых узоров. Облака и летучие мыши, листья бамбука, бабочки и цветы неслись бесконечным потоком. Всё же пришлось обойти несколько лавок, прежде чем внимание Ни Цзаня привлёк светло-сиреневый шёлк в серебристых разводах, похожих на утренний иней. Цибао цвет и узор также понравились, он наклонил голову в знак своего добрения.

– Сделанный господами выбор свидетельствует о тонком вкусе, – с поклоном сказал продавец и, отмерив указанный кусок, сложил и передал Гаоэру.

– Мне приходилось слышать, что шёлк, изготовленный в Цзицине, превосходит всякий другой. Теперь я сам убедился в этом, – ответил Ни Цзань.

Все трое покинули лавку и собрались направиться к дому. Как вдруг где-то рядом запела флейта. Высокий и чистый звук поплыл над станками и лавками. Повёл за собой.

Глава V ПЕСЕНКА УЛИЧНОГО АКТЕРА

Звуки флейты тянулись вверх, раскачивались на невидимых волнах и опускались, чтобы начать новый подъём. К флейте присоединялся барабан и рокотал глухо и неумолчно, словно рычал в лесу тигр.

Музыканты расположились у низких перилец открытых подмостков, имевших лишь крышу и одну заднюю стену. Они сидели как раз с той стороны, где Ни Цзань, Цибао и Гаоэр нашли для себя место. Представление уже началось. На сцене кружились танцовщицы, две в розовых платьях и одна в серебристо-сером – два лотоса и летняя тучка. Установленный на подставке флажок с тремя рыбками давал понять, что действие происходит возле воды. Звенели подвески в высоких причёсках, колокольцами взлетали юбки, открывая ножки в вышитых туфлях. Взмахи длинных кисейных рукавов рождали воспоминание о дуновении лёгкого ветерка.

– Смотрите, – не выдержав, прошептал Гаоэр, – на дудке вырезана голова птицы – вон разинула клюв. И гвоздики на барабане круглые и выпуклые, ни дать ни взять – птичьи глаза.

– Помолчи, – обернулся Цибао. – Ты всем мешаешь.

Рассказывали, что однажды в старину во дворец императора прилетела необычная птица. Перья играли ярче, чем радуга, а хвост распадался веером на двенадцать волн. Птица опустилась на землю, встала перед залом и принялась кричать, и пока кричала, все время переступала с одной ноги на другую и покачивала хвостом. Продолжалось так долго. Потом птица улетела.

– Что за знак подала нам небесная гостья? – спросил император у своих советников.

Но те не сумели ответить. Тогда призвали мудреца.

– Это волшебная птица, – растолковал мудрец. – Называется – Лебедь с двенадцатью перьями. Крик – это песня, поступь – это танец. Хвост разделен на двенадцать перьев, как год – на двенадцать лун. Птица хвостом отбивала ритм.

Так люди узнали, что существует на свете песня и танец, и научились сами петь и танцевать. Что ж удивительного, что с той давней поры музыканты чтут волшебную птицу?

Танцовщицы отступили в глубину сцены, продолжая расчерчивать воздух лёгкой дымкой своих рукавов, и незаметно исчезли.

У перилец появились двое с хлыстами в руках – значит, прискакали верхом издалека – и заговорили горячо и громко.

Зрителей вокруг сцены столпилось немало. Стоявшие сзади вряд ли могли расслышать, о чём вёлся спор. Но и без слов все понимали, на чьей стороне правда. Лицо одного из споривших рассекли широкие красные полосы, и полоса, проведённая вдоль подбородка, придавала лицу выражение грозной решимости.

Щёки и лоб другого – в белых разводах. Издавна красный грим отмечал благородного человека, белый грим метил мерзавца.

Разрисованный красным держался величественно, выбрасывал руку вперёд, как полководец, ведущий полки в сражение, смотрел открыто и прямо. Разрисованный белым приподнимал плечи, кривился набок, смотрел исподлобья. Можно было подумать, что повадки он перенял у обезьян.

Пьесы разыгрывались длинные. Кто не считал своё время на деньги, мог наслаждаться игрой актёров от полудня до вечернего барабана, оповещавшего о закрытии рынка. Главное действие то и дело прерывалось исполнением песен и танцев или сценами, смысл которых лишь отдалённо касался происходящего.

Спорившие ни до чего не договорились и разошлись в разные стороны. Ударил гонг, привлекая внимание к новому действующему лицу. Служитель сменил флажок с тремя рыбками на флажок с колосками, в знак того, что действие перенеслось в поле, и на сцену выбежал юноша с наведёнными вокруг глаз кругами, почти ещё мальчик, гибкий и тонкий, как ветка ивы. В одной руке он держал поднос с горшочком и плошкой, в пальцах другой было зажато кольцо большой птичьей клетки, прикрытой шёлковым ярким платком.