Змей-искуситель - [39]

Нападавший упал к моим ногам, не издав ни звука, и дергался, умирая. Я победоносно стоял над ним, тяжело дыша, расставив ноги, руки согнуты в локтях, ладонями вверх. Я мог бы убить его еще раз, если бы пришлось. Я этого хотел.

Запах крови привел меня в чувство. Я уставился на него. Он перестал дергаться, и я понял, что кровь на его лице — моя кровь. Я медленно поднял левую руку и по-смотрел на нее.

Мизинца на месте не оказалось. Он отстрелил его.

— Господь всемогущий! — хрипло произнесла Эд-вина. Она стояла у меня за спиной.

Я медленно обернулся к ней, окровавленный, изу-веченный, осыпанный осколками. Она стояла у фурго-на, прижимая к себе плачущую Эдди. Эдвина прикрыла девочке глаза, чтобы она не видела мертвеца — и не ви-дела меня.

Впервые со времени нашего знакомства я увидел в глазах Эдвины отвращение и страх. Я понял, что она никогда не будет чувствовать себя в безопасности в люд-ных местах, всегда будет беспокоиться об Эдди. Но и рядом со мной она не сможет чувствовать себя по-преж-нему.

Я был убийцей. И не стыдился этого.

И она боялась меня.

— Как ты себя чувствуешь? — негромко спросил Ал. Он зашел ко мне в больницу поздно вечером, когда я пытался заснуть.

— Отлично, — солгал я.

Я потер глаза здоровой рукой. Левую руку мне за-бинтовали, на лице осталось множество порезов от ос-колков стекла. Но я переживал не столько из-за потерян-ного мизинца, сколько из-за того, каким я стал и что я сделал. Я не чувствовал за собой вины, и это сначала испугало меня, а потом я рассердился. Я убил человека, который хотел причинить вред людям, которых я люблю. Почему я должен чувствовать что-то еще, кроме удовле-творения?!

— Хочешь, я посижу с тобой? — спросил Ал. — Я могу остаться на ночь. Попрошу принести мне раскладную кровать.

— Ты должен быть дома с твоей семьей. Тебе при-дется потратить немало времени, отвечая на звонки ре-портеров.

Газеты и выпуски новостей по телевидению уже рас-трубили о нападении на жену и дочь Ала и о его работе под прикрытием, вызвавшей такую реакцию. Они с Эдвиной мгновенно стали популярными. И я тоже, только моя популярность оказалась со знаком минус. Незакон-норожденный сын сумасшедшей родственницы, о ко-тором семья Джекобс не любила говорить. «Зеленый берет», хладнокровно убивший гражданское лицо.

— Ты тоже член моей семьи, — возразил Ал. — Се-годня ты спас жизнь Эдвине и Эдди. Жизнь моей жены и моей дочери. — Ал коснулся моей здоровой руки. — Ты не мог поступить иначе. Это была самооборона.

Я не рассказал ему о том, что увидел в глазах Эдвины. Сомневаюсь, что она смогла признаться в этом даже самой себе. И я не сказал Алу, что мог отпустить водителя, дать ему убежать. Позвал бы полицию, они бы легко сцапали этого придурка. Наконец, я мог ударом свалить его, прижать к земле, подождать. Но я не стал. Я убил его. Ал и Эдвина всем говорили, что это была самоза-щита. Возможно, в техническом смысле это и было прав-дой… Во всяком случае, никто не собирался выдвигать против меня обвинений.

— Да, это была самозащита, — медленно произнес я. Ал кивнул, но мой тон ему явно не понравился.

— Тебе не в чем оправдываться, Ник. У него было оружие. Ты не знал, как он поступит. Он мог обернуться к тебе и выстрелить. Ты знал только одно — он собирал-ся снова напасть на Эдвину и Эдди. Ты с ним боролся. Ты не собирался его убивать.

Я промолчал. Черт побери, если у нас кто и совестли-вый, то это Ал, а не я. Ал не хотел признавать, что убий-ство может быть просто-напросто полезным, что этот человек, намеревавшийся убить его жену и дочь, заслу-живал смерти — как и тот высокопоставленный судья, известный адвокат или замазанный коррупцией поли-цейский, которые наняли его.

— Я намерен найти того, кто подослал убийцу, — заявил Ал. — Я засажу его на всю оставшуюся жизнь.

Засадить его, конечно! Все будет чисто и гладко: тю-ремное заключение, как и предписывает закон. Нет, мой дядя не хотел, чтобы я признался, что убил ради него, Эдвины и Эдди, что это была не самооброна, а месть. И мне не хотелось его разочаровывать.

— Иди домой, — сказал я. — Думаю, что смогу снова заснуть. Увидимся утром.

Ал неожиданно провел рукой по моим волосам, слов-но я был ребенком.

— Надеюсь, что ты будешь хорошо спать. Эдвина, Эдди и я любим тебя, Ник.

Когда он ушел, я заплакал.

Биллу Снайдерману было тридцать восемь, и он был похож на актера Билла Косби, только лысины у него было больше, чем волос. Снайдерман вел себя как человек, добившийся успеха, заработавший достаточно денег как корпоративный юрист, чтобы политика стала для него хобби. Он уже сделал себе имя как организатор из-бирательных кампаний на уровне штата и во время де-батов о гражданских правах. Он, Ал и Эдвина дружили еще с колледжа. Я знал, что когда-то он пытался угово-рить их не брать меня в семью. Теперь Билл сидел у моей кровати в больнице, нервно разглаживая и без того отлично заглаженные стрелки на брюках своего тысячедолларового костюма.

— Как?! — воскликнул я. — Ни цветов, ни конфет, ни открытки с надписью «Надеюсь, ты найдешь свой пальчик»?

Он швырнул мне газету.

— Я всегда знал, что это вопрос времени. Враги тво-его дяди рано или поздно должны были разыграть твою карту, чтобы ударить его побольнее.