Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - [80]

Пройдёт целый год, прежде чем я снова окажусь на Гаити, на сей раз за свой счёт, и многое будет по-новому, за исключением самой страны. Проезжая по улицам Порт-о-Пренса, мимо пряничных домиков под сенью пальм, устремлённых в небо, минуя болотца стоячих нечистот на бульваре имени Трумэна с копошащимися в них сантехниками, я снова вспоминал слова загадочного незнакомца из отеля «Олоффсон»: «Гаити останется Гаити, пока жив дух человеческий, всегда новый и всегда один и тот же». И всё-таки лёгкость общения с этой страной искупалась новым, не очень приятным для меня чувством – ты узнаешь этот край, но ты точно никогда не станешь для них своим. Тебе здесь многое близко, но ты – чужак.

Общение со старыми знакомыми открыло их для меня с новой стороны и вскоре обнажило ранее скрытые противоречия. Как бы то ни было, а внешне мало что изменилось. После репортажей Би-би-си Марсель Пьер стал звездой у себя в Сен-Марке. Недавно в коридорах местной клиники видели, как он, повторяя реплики британских дикторов, делал упор на том, что служит не силам зла, а врачебному прогрессу. Его ликование вскоре будет омрачено жестокой болезнью жены, у которой открылось кровотечение из-за опухоли в матке. Удары судьбы не повлияли на бодрость его духа, но сильно ударили по карману – поток туристов, напуганных ВИЧ, практически иссяк[181]. Да и мои финансовые возможности заметно сократились после кончины спонсора, а остаток средств был истрачен на переливание крови для несчастной мадам Бовуар. На все эти новшества гаитяне реагировали весьма неожиданно. Пока мой карман был полон субсидиями, они из кожи вон лезли, помогая мне его облегчить, а сейчас, когда мне приходилось экономить, они, даже в беде, не просили ни о чём.

Заметнее прочих персонажей нашей истории изменилась Рашель. Осенью 1982-го года она стала изучать антропологию в университете Тафтса, но знакомство с Америкой только помогло ей глубже чувствовать себя гаитянкой. Теперь она вполне знала, где её дом. Её свободолюбие, которому открыты все пути, столкнулось с жизнью и обрело нужные рамки. Узнав о моих планах, она твёрдо решила принять участие в моих изысканиях. Она связалась со своим научным руководителем, и тема, которой мы стали заниматься, вошла в её учебную программу.

Мы знали, что первой будет беседа с Эраром Симоном.

Пополудни было душно, но как часто бывает летом, ближе к вечеру пошёл дождь. Ливень сменился беспросветной туманною моросью. Он прекратился так же внезапно, как начинался, и в наступившей тишине на улицах Гонаива, по которым гулял ночной ветер, сделалось тревожно. Снова вырубили электричество, и окна целых кварталов озарили сполохи керосиновых ламп. Фонари не погасли только на пирсе, под навесом кинотеатра теснилась толпа. В кинотеатре нас должен был ждать Эрар. Он любил смотреть фильмы. Кинематограф, «театр для бедных», оставался для него одним из каналов связи с внешним миром. Картины он смотрел урывками, пропуская начало и конец. Манера странная, но очень уместная для Гонаива, где американские боевики крутят в переводе на ломаный французский, едва понятный креолам.

Безногий старик на тележке с улыбкой вручил нам записку. Рашель обошла кинотеатр, и я пошёл за ней. Пройдя по близлежащей улице, возле дома бывшего шефа полиции мы получили дальнейшие указания, где искать Эрара, после чего, ещё раз побывав на набережной, мы оказались в ночном клубе «Клермезина», расположенном, как вы помните, на окраине города. Элен, жена Эрара, встретила нас тепло, скрашивая ожидание мужа отчётом о своих дневных похождениях на рынке. Мы слушали в темноте, пропитанной ароматом её духов, рассказывала она о пустяковых вещах, но красочно и живо. Её болтовню прервало появление супруга. Мы не виделись больше года, но поздоровались как двое друзей, которые общаются регулярно. Отклонив моё излишне тёплое приветствие, Эрар дал понять, когда запас новостей от меня иссяк, что в нашей дружбе молчание будет важнее слов. Мы, европейцы, крепко привязываемся к прошлому, а жизнь гаитянина – постоянный сегодняшний день. Здесь, как в Африке, прошлое и будущее – не более чем условные границы настоящего, а воспоминания о минувшем, как и обещания, не имеют смысла.

И всё-таки было заметно, что Эрар взволнован моим возвращением, и что-то я для него значу, хотя при мутном освещении лунный лик этого человека казался ещё более непроницаемым, чем при свете дня. На меня смотрел тот, кто умеет смешивать звезды с песком и носит в кармане молнию. Возможно, шаровую. Откуда-то с запада доносились глухие раскаты грома. Ветер шелестел сухой листвой миндальных деревьев во дворе. Вскоре к шелесту листвы прибавился скрипучий смех хозяина. Таким способом Эрар выразил восхищение привезёнными мною подарками. В прошлый раз я спросил, что ему привезти, и он ответил «Что-нибудь таинственное», – серьёзная заявка от человека с таким богатым опытом. Но я надеялся, что его порадуют и шкурка оцелота, и фрагменты хребта гигантского удава.

– Ты пробовал его мясо? – поинтересовался он невзначай, пока мы с Рашелью раскладывали экспонаты.

– Я слышал, что это запрещено?