Змеиный камень - [7]
Я весь закипел от злобы. Если бы у меня было хоть немного побольше сил, я тотчас же отплатил бы торговцу за его жестокость. Но что мог поделать маленький и слабый щенок?
На отчаянный визг матери собрались люди и стали останавливать торговца.
— Сжалься над ней, брат, — говорили они. — От голода и человек теряет рассудок, а ведь это собака. Она не понимает, что можно делать, а чего нельзя. Что было, то прошло, и, убив её, потерянного все равно не вернёшь.
Эти слова, видимо, дошли до сознания озверевшего торговца, и он перестал бить нашу мать.
На другой день к вечеру через наше селение проходил какой-то странник. Решив отдохнуть, он разжёг под деревом костёр, бросил в котёл горсть бобов и принялся месить тесто. Как только тесто было готово, странник взял котелок и пошёл к колодцу набрать воды. В это время у костра появилась мать. Она заметила тесто, лежавшее на тарелке, и, приняв его за брошенные кем-то объедки, преспокойно съела.
Вернувшийся с водой странник увидел пустую тарелку и сердито закричал на мать:
— Пошла прочь, негодная! Прочь, прочь отсюда!
Но и на этот раз мать ничего не поняла. Для человека же, не евшего, как оказалось, три дня, это было большой потерей, и он залился слезами.
К прохожему подошли несколько человек и начали его успокаивать.
— Не надо было оставлять тесто, — говорили они.- Ведь собака не знала, что оно не брошено. Кроме того, ты потерял всего-навсего пять-шесть анн, а вчера эта же самая собака принесла нашему торговцу убыток на тысячи анн.
Когда я немного подрос, то стал очень красивым щенком, и меня взял к себе в дом сын брахмана. Моего брата взял сын шудры. С тех пор мы стали жить врозь. Меня назвали Каллу, а брата Закия.
Теперь с нами всё время играли дети.
Зимой, когда дети собирались погреться на солнышке, они часто брали меня на руки и гладили.
— Это наш ребёнок, — говорил кто-нибудь из ребят.
— Это наш любимый малыш, — говорил другой.
А третий хватал за ухо, поднимал вверх и спрашивал:
— Послушайте, ребята, он вор или лавочник?
До тех пор, пока мне было не больно, я молчал. Тогда дети кричали:
— Брось, брось его! Он вор!
Когда же мне становилось больно и я начинал визжать, ребята кричали, заливаясь смехом:
— Э, да он лавочник, лавочник!
И эта забава повторялась, наверно, не меньше сотни раз в день. Иногда кто-нибудь из ребят брал меня за передние лапы, водил за собой и говорил:
— Смотрите! Мой малыш ходит на двух ногах.
От этого мои ноги начинали сильно болеть, но что было делать?
Бывало и так, что мальчуган постарше сажал ко мне на спину малыша и говорил:
— Вот смотрите, мой сынок сидит на слоне.
Я избавлялся от такой ноши только тогда, когда начинал сильно визжать.
Некоторые ребята привязывали к моей шее верёвку и заставляли бегать за ними. Мне вовсе не хотелось бегать, и я упирался. Тогда они принимались так тянуть за верёвку, что я начинал задыхаться. И не было никого, кто мог бы мне помочь.
Иногда ребята бросали меня в находившийся поблизости от нашей деревни пруд и смотрели, как я барахтаюсь в воде. Когда же я, для того чтобы выбраться на берег, начинал бить лапами по воде, то дети смеялись и кричали:
— Смотрите, смотрите, как плавает наш Каллу!
Наглотавшись воды, обессиленный, добирался я наконец до берега. Долго я дрожал от усталости, и, когда под тёплыми лучами солнца немного приходил в себя, какой-нибудь озорник говорил:
— А теперь моя очередь бросить Каллу в воду.
От таких слов моя душа уходила в пятки, но бежать мне было некуда, и я снова оказывался в пруду. Порой мне думалось, что, если бы хоть одному из озорников пришлось тонуть, они поняли бы, каково мне приходится.
Да, нельзя сказать, чтобы мы с братом были счастливы.
Закии, однако, всё-таки жилось лучше. Меня кормили неважно, и частенько поэтому приходилось попрошайничать у чужих дверей. Хозяин же Закии ел мясо. В его доме чуть ли не каждый день готовили мясные блюда, и
Закии перепадало достаточно еды. Ему не приходилось бегать по чужим домам. От сытой жизни Закия с каждым днём становился всё толще и сильнее. Но такая жизнь изменила к худшему его характер.
Как-то, совсем измученный голодом, я прибежал к дому шудры в надежде получить хоть немного еды.
«Закия — мой брат, — думал я, — он сжалится надо мной и, конечно, уделит мне что-нибудь без ущерба для себя. Тем более, что я не собираюсь взять часть его доли, а хочу только подобрать объедки, оставшиеся после него». Так думал я, но в действительности получилось иначе. При моём приближении Закия злобно зарычал и бросился на меня так, как будто я был его врагом. Он был сильнее, и я не мог постоять за себя. Закия схватил меня зубами, свалил на землю и принялся трепать. Я спасся только тем, что начал визжать и поджал хвост. Закия отпустил меня. Я поднялся на ноги и кинулся бежать. Но вокруг нас уже собрались люди, и хозяин Закии, увидев, что я убегаю, поднял крик:
— Смотрите, собака брахмана убежала, струсила и убежала!
Мне стало стыдно и обидно за себя. Я забыл о голоде, забыл о том, что Закия сильнее меня, и снова начал с ним драться.
Люди, наблюдавшие нашу драку, теперь уже подбадривали меня:
— Вах, вах. Каллу! Вот так Каллу! Молодец, Каллу! — кричали они.
