Змеелов. Хроникум - [4]

— Можно, можно…

Сельма радостно улыбнулась. Она любила море, да и походы с отцом под парусом никогда не были скучными. Маленькая "Мечта", старый, еще прадедушкин, кажется, парусник, был рыбацкой шхуной, переделанной под военные цели. Лагуна была заманчивым призом для джентльменов удачи, и нападениям бухточка подвергалась не меньше чем два раза в год. Впрочем, здесь это никого не волновало. "Флот", состоящий из всех, то есть никак не меньше сотни, кораблей во главе с "Мечтой" неизменно доказывал, что добыча кусается. Конечно, против легких пиратских галер рыбацкие лодчонки все равно что мышки против котов, но… кажется, еще прапрапрадед Алики предложил установить на каждую шхуну по гарпуну, а уж вооружить моряков, и без того достаточно хороших бойцов в силу своей морской подготовки, ножами и вовсе не стоило никаких усилий (именно в то время тогдашний кузнец отстроил себе новую избу). С тех пор потребовалось только одно нововведение — обязательное присутствие хотя бы одного Стража на каждой лодке, выходящей из гавани. Одно присутствие Стража обращала пиратов в постыдное бегство, силу применять не приходилось, ведь Совет Света ясно объявил лагуну Арраэлла и, соответственно, порт Роза Ветров неприкосновенной территорией, а дураков спорить с Советом не находилось уже давно.

В качестве Стражницы Фрайм предпочитал брать свою собственную дочь — во-первых, надеялся, что регулярные тренировки скажутся на ее умениях (что было слабо связано с действительностью), а во-вторых, просто хотел чаще видеть дочерей рядом с собой. Реального толку в сражении с Алики было чуть — воды моряки не боялись.

— Значит, сейчас разбираем сети! — порадовал их Фрайм.

Разборка сетей — где-то подлатать, где-то расплести, где-то обрезать — занятие нудное и неинтересное. Впрочем, ни Сельма (ее некоторая монотонность даже увлекала), ни Алика (она знала, что спорить бесполезно) не жаловались. Без разборки сетей все равно не обойтись, в море завтра выйти надо (с погодой Фрайм никогда не ошибался), да и, к тому же, очень приятно посидеть вот так, вечерком, вдвоем и поболтать о пустяках, попеть старые морские песни, пообсуждать последние слухи о том, что сын мельника сохнет по Дженни, их младшей сестре, а сама Дженни предпочитает Акара…

Как всегда в таких случаях, вспомнить в последствии, что именно было сказано, не представлялось возможным.

Все удалось разобрать лишь к полуночи (благо, ночи уже были достаточно короткие; весь берег был усыпан парочками, и лишь одна из них перебирала сети). Вполне довольные собой и выдавшимся разговором (Сельма, раскрасневшись, созналась Алике, что Акар и ей весьма симпатичен; впрочем, оставим эту тайну им двоим), они, прихватив легкие сети, наконец побрели в сторону кроватей. Мать решено было не будить, поэтому сестры тихонько пробрались в пустую каютку с пустыми гамаками на корабле и отвернулись к стенам, даже не обменявшись положенными репликами насчет прошедшего дня.

Теперь значение имела только дележка Акара между Дженни и Сельмой.

Предстоящая баталия Алику, признаться, совершенно не волновала. Убедившись, что Сельма благополучно уснула, и понадеявшись, что ей снится что-нибудь хорошее, она выскользнула из-под тонкого одеяла, накинула только что снятое платье и выбралась из каюты.

Вся команда была на берегу; только Фрайм пьяно похрапывал на пустой бочке, установленной на корме за какими-то неведомыми Алике целями. Видеть ее никто не мог (из освещения на всем корабле была лишь масляная лампа, висящая маяком на самом верху мачты), поэтому она, нисколько не смущаясь, подобрала длинные и совершенно неудобные юбки (не преминув поблагодарить богов и Совет за то, что Стражницам дозволено носить и брюки тоже и поругав себя за то, что они остались дома), уселась на носу, подогнув под себя ноги. Привычно сплела пальцы; туман сгустился, посерел. На переносице вновь пролегла морщинка. Мать говорила, что эта морщинка придает ей одухотворенный и возвышенный вид; сестра — что она только уродует Алику. Алика верила им обеим одновременно; впрочем, это не имело никакого значения, потому что морщинка появлялась совершенно независимо от ее желания и мнения.

Тем временем туман вился, сплетался в клубки, пока не превратился в небольшой альбом с белой бумагой — Алика один раз видела такой у дочери заморского купца. Дым постепенно развеивался; альбом лежал, совсем как настоящий, на бортике рядом с девушкой, и ветер шевелил выбеленные листы.

Между пружинами был воткнут карандаш — такие были и в селении, но таскать его с собой было неудобно.

Некоторое время Алика смотрела невидящим взглядом на темную морскую воду и горящие огни других парусников, особенно отметила самый большой, "Ураганный Вихрь" (на нем было три огня — на верхушке мачты, корме и на носу, украшенном деревянной фигурой русалки). Задумавшись, пересчитала корабли, сбившись на пятьдесят седьмом.

Карандаш полетел над бумагой, постепенно вырисовывая такое непривычное на вид, но все равно симпатичное лицо, длинные серебристые волосы, резной ларец, древнюю книгу. Змей будто бы внимательно наблюдал за каждым движением карандаша. На другой стороне листы Алика тоже нарисовала Змея — только в его человеческом обличье — таким, каким она его представляла: коренастым, не слишком высоким брюнетом с глубокими голубыми глазами — такими же, как у статуи. Невольно вспомнилась старая фреска с изображением Демиурги — она нарисовала и ее тоже, хотя не была уверена, что получилось похоже.