Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - [53]

— Клянусь, мне кажется совершенно естественным, что я говорю тебе «ты», ласкаю твои волосы. Именно так. Рядом с тобой мне хочется быть чистым и доверчивым, как зверек. Если бы ты сейчас позвала меня в дальний путь, я пошел бы за тобой, не спросив, куда мы идем и на что будем жить.

Бальдер не лгал. Рядом с этой девушкой законы эгоизма теряли для него силу. Опьяненный переполнявшим его счастьем, он перелетал через все препятствия, стремясь к беспредельным далям.

— О, если бы жизнь для всех была такой… такой… такой…

Время от времени он отрывал взор от девушки, закрывал глаза и упивался блаженством, которое заливало его, как свет с полей, проникавший в купе. Он уже понял, что полюбил ее навсегда, полюбил именно за это сказочное тихое блаженство, которое источал ее чистый взгляд, пробивавшийся сквозь полусомкнутые ресницы, как в ненастные дни сквозь тучи пробивается солнце.

— Ты не земная женщина… нет… Ты — маленькая волшебница, которая оказала мне милость, явившись в зримом образе школьницы с нотными тетрадками, оказала милость мне одному и на один только день…

И в порыве чувств он схватил и крепко сжал ее руку, будто заключил с ней договор, пункты которого не было надобности оглашать.

— Вам нравится этот пейзаж?

— Да… и вон там тоже очень красиво…

За аккуратными, ухоженными садами потянулись черепичные крыши; красная река на горизонте вставала стеной, и на ее фоне, словно горная цепь, четко вырисовывались вершины эвкалиптов, по мере приближения к ним они вырастали и обретали объемность; снова пошли плантации сахарного тростника, стебли перекрещивались, будто остовы палаток; несколько минут плантации все ширились, потом сошли на нет, перейдя в ряд расчищенных полос, заканчивавшийся изгородью из проволочной сетки, за которой стоял дом с обмазанными гудроном стенами.

Бальдер вдруг взял девушку за руку повыше локтя, потом отпустил и, почти не глядя на нее, пробормотал:

— Возможно, ты мне не веришь… я лучше буду на «вы»… возможно вы мне не верите… но я ждал такой встречи еще в той, другой жизни. Конечно, может, другой жизни и нет, но если ее нет, то почему у меня возникают такие странные мысли? Вам они не кажутся странными? Ну вот… теперь мне снова хочется говорить вам «ты». Скажи, тебе не кажется странным, когда человек, изучавший высшую математику, ждет, надеется, даже верит, что в один прекрасный день на улице, в поезде или еще где-нибудь встретится с женщиной, они посмотрят друг на друга и воскликнут: «О, любовь моя!»? Откуда это, Ирене? Можешь ты сказать мне, милая девочка, откуда взялась у меня такая вера?

Вопрос возник из почти болезненного ощущения переполнявшего Бальдера блаженства.

Он продолжал:

— Я знаю, что, обращаясь к тебе на «ты», нарушаю общепринятые правила поведения. Существуют определенные условности, приличия, а я только и делаю, что нарушаю их. Почему? Наверное, из потребности выразить тебе мое внутреннее ликование… Ведь перед тобой мне хочется выглядеть маленьким счастливым зверьком… вот именно, Ирене: маленьким зверьком, который счастлив оттого, что нашел свое божество.

И, взяв ее руки, он принялся целовать их. Теплота ее кожи жгла его, как пламя горна.

Она посмотрела на него растроганно, затем перевела взгляд на пейзаж за окном, своим безмятежным покоем гармонировавший с идеалом легкой, благодатной жизни, который, быть может, рисовался каждому из них.

Среди зарослей ивняка бежал берег реки — две параллельные полоски: серебристая и медная, та, что ближе к воде.

Мелькали дворы, галереи, побеленные известью. Красные станционные здания эхом умножали металлический грохот поезда, проносившегося без остановки мимо. Порывом ветра ударял встречный поезд, и на несколько мгновений перестук их колес переходил в бурную какофонию, и в купе становилось сумрачно.

Бальдер глядел на девушку с бесконечной благодарностью. Осторожно лаская ее волосы, словно боясь сломать что-то хрупкое, он любовался нежной, шелковистой кожей ее лица и бездонной глубиной глаз, которые временами казались серыми, а на самом деле в них лучами расходились карие и зеленые полосы.

Ирене спокойно и доверчиво принимала знаки его восхищения. Она глядела на него, и ее улыбка все сильней подавляла его чувственность, которая исчезла в темном и мучительном водовороте, отдаваясь болью, словно глубокая рана.

Девушка, возможно, не осознавала стремительных превращений в эгоистической натуре своего спутника, но чувствовала, что «ничего дурного» с его стороны можно не опасаться.

Женская самозащита заключается в угадывании зла, которое может причинить мужчина. Чем острее предчувствие зла, тем упорнее подсознательное сопротивление женщины, тем больше ее недоверие к мужскому вниманию.

Ирене знала, что Бальдер не навлечет на нее беды, потому и была так доверчива. Чувства ее не были насторожены, потому она и не сопротивлялась.

Отметим попутно любопытное явление: если в девушке стыдливость молчала, то и у Бальдера чувственность была настолько подавлена, что он, можно сказать, вовсе позабыл о ней. Она никак не защищалась от его ласк, и в нем эти ласки не вызывали вожделения. Бальдер снова не смог сдержать восторга: