Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - [42]

— Я хочу с тобой посоветоваться, Блондинчик. Ты у нас человек ученый. Но прошу тебя, дружище… Одним словом, советую…

— Минутку, Хромой, — прервал я его. — Не знаю, что ты хочешь мне сказать, но предупреждаю: я умею хранить секреты. Не любопытничаю, и сам не болтаю.

Хромой положил шляпу на край стола. Он еще колебался, и эта внутренняя борьба выражалась на его ястребином лице едва заметной игрой мышц на скулах. Глаза грозно горели; наконец, посмотрев на меня в упор, он произнес:

— Шикарное дело, Блондинчик. Самое малое — десять кусков.

Я взглянул на него с холодностью, которая обычна, когда мы узнаем о чем-нибудь, что может обернуться для нас невероятной удачей, и, чтобы рассеять его подозрения, сказал:

— Не знаю, о чем ты, но это мало.

Челюсти Хромого медленно разжались:

— По-тво-е-му э-то ма-ло?.. Десять кусков, Блондинчик… самое малое — десять кусков.

— Но нас двое, — не сдавался я.

— Трое.

— Тем хуже.

— Третья — моя баба, — и внезапно, не говоря ни слова, он вытащил ключ, маленький плоский ключик и положил его на стол. Я не шевельнулся.

Я напряженно вглядывался в его лицо; он улыбался широкой безумной улыбкой от распиравшего его ликования и то краснел, то бледнел; выпив залпом два стакана пива, он вытер губы ладонью и сказал голосом, который трудно было узнать:

— Красивая жизнь!

— Да, жизнь прекрасна, Хромой. Прекрасна. Представь себе огромные ноля, города там, за морем. От женщин не будет отбоя; мы будем разъезжать везде, как важные птицы.

— Умеешь танцевать, Блондинчик?

— Нет, не умею.

— Говорят, что там, кто умеет танцевать танго, может жениться на миллионерше… короче, я еду, Блондинчик, я еду.

— К делу.

Он строго посмотрел на меня, но не выдержал, и радостная добродушная улыбка озарила его ястребиное лицо.

— Знал бы ты, как мне пришлось попотеть, Блондинчик. Видишь ключ? Это от сейфа. — Он сунул руку в карман и вытащил другой, длинный. — А этот от комнаты. Я его подработал в одну ночь, Блондинчик. На-пиль-ни-ком. Потел, как негр.

— Она принесла?

— Да. Первый у меня был готов месяц назад, а второй — позавчера. А ты — как провалился.

— И что теперь?

— Поможешь? Работаем напополам. Десять кусков, Блондинчик. Вчера он сам положил в сейф.

— Откуда ты знаешь?

— Он ездил в банк. Привез кучу бумаг. Она сама видела — все красненькие.

— И ты мне дашь половину?

— Поровну. Ну что?

Я резко выпрямился, притворяясь взволнованным.

— Поздравляю, Хромой. Шикарно задумано.

— Верно, Блондинчик?

— Достойно мастера. Никаких отмычек. Все чисто.

— Правда?

— Все чисто, дружище. Женщину потом спрячем.

— Не надо, у меня уже есть комнатуха с погребом; первое время затихарится, а потом, в мужском платье, увезу ее на Север.

— Ну что, пошли?

— Пойдем…

Пышные кроны платанов скрывали нас от солнца. Хромой задумался, сигарета дымилась во рту.

— Кто хозяин дома? — спросил я.

— Какой-то инженер.

— А-а, инженер.

— Да… ну что, лады, Блондинчик?

— Отчего бы и нет… конечно, дружище… надоело все… и эта бумага. Каждый день одно и то же: надрываешься, а зачем? Скажи, Хромой, какой в этом смысл? Работа, еда, еда, работа. Кругом одни подачки: праздник — подачка, радость, удовольствие подачки. Каждый день. Обрыдло, Хромой.

— Верно, Блондинчик все правда… Значит, да?

— Да.

— Значит, этой ночью.

— Так скоро?

— Да, его по вечерам нет дома. Ездит в клуб.

— Женатый?

— Нет, один живет.

— Отсюда далеко?

— Нет, не доходя до Наски. На улице Богота Хочешь, пошли посмотрим.

— Дом большой?

— Нет, один этаж. Стоит в саду. Двери на галерею, вдоль галереи клумба.

— А она?

— Она горничная.

— А кто готовит?

— Есть кухарка.

— Да, видно, человек с деньгами.

— Ты бы видел дом. А мебель!

— Во сколько выйдем?

— В одиннадцать.

— Она будет одна?

— Да, кухарка сразу уходит.

— Это точно?

— Точно. Она оставит дверь открытой, входим и прямиком — в кабинет, развязываем узелок, делим, и она уходит со мной.

— А фараоны?

— Фараоны… фараоны берут с листа. А я у всех на виду. Работать будем в перчатках.

— Один совет, Хромой.

— Хоть два.

— Ладно, слушай. Во-первых, нам нельзя там сегодня появляться. Соседи узнают, могут заложить. Потом зачем, если ты знаешь дом? Второе: во сколько выходит инженер?

— Полдесятого, десять, по можно проследить.

— Открыть сейф — минут десять.

— И того меньше — проверено.

— Молодец… Значит, в одиннадцать будет как раз.

— Да.

— А где встретимся?

— Все равно.

— Нет, надо все предусмотреть. Я буду в «Орхидее» в половине одиннадцатого. Ты заходишь, но делаешь вид, что меня не замечаешь. Садишься, в одиннадцать мы выходим, я иду за тобой, ты входишь в дом, потом я, а потом кто куда.

— Так нас не заподозрят. Неплохо придумано… Револьвер есть?

— Нет.

Неожиданно в его руке блеснуло дуло револьвера, и не успел я помешать, как он сунул его мне в карман.

— У меня свой.

— Зачем?

— Никогда не знаешь, что будет.

— А ты смог бы убить?

— Ха!.. Спрашиваешь!

— М-м!

Какая-то компания прошла мимо, и мы замолчали. Лазурь лучилась радостью, которая робко просачивалась в печальные сумерки моей грешной души. Я вспомнил, что хотел уточнить еще кое-что:

— А как она узнает, что сегодня?

— Позвоню по телефону.

— А инженера днем не бывает?

— Нет; хочешь, я позвоню сейчас?