Злая фортуна - [19]

В кабинете прокурора стоит старинный шкаф, по достоинству занявший бы лучшее место в Эрмитаже. Шкаф покоится на огромных львиных лапах, весь резной, из красного дерева, с головками императоров. Он когда-то принадлежал чуть ли не папе римскому, а теперь попал в кабинет прокурора, где он хранит ненужные бумаги.

Прокурор безрукий. Левый рукав вправлен в карман пиджака. У него выдающийся круглый подбородочек, как у беззубой старухи, похожий на штопальную ложку, и вредные глаза. Вспыхивают эти глаза ненадолго на маленьком лице, похожем на смерть, и выражают усталость от жизни. От того, в каком он настроении, зависит его решение. Это настроение с утра узнает секретарь и доводит до сведения блох, скопившихся в коридоре, что им невыгодно иметь с ним дело сегодня. Блохи рассыпаются, словно их облили керосином. Никто не осмеливается помешать ему и войти без спроса. Он знает это, сидит в глубине кабинета и копается с бумагами, как ребенок с игрушками.

Однажды произошел небывалый по дерзости случай. Дверь в кабинет шумно растворилась, и бесцеремонно ворвался сумасшедший, словно пришел убивать его. Мало того что он не имел никакого представления о такте, он был переполнен гневом и возмущением, ему было жарко, капли пота гроздьями катились со лба. Он стряхивал их рукой, как кровь, которую нельзя унять. Беззаконность, которая привела его к прокурору, была вопиющая: милиционер отобрал у него паспорт и продержал его в камере, утверждая, что этот паспорт чужой. Помогла ему прийти к такому домыслу одна фотография в паспорте вместо десяти.

Увидев в дверях ворвавшегося человека, прокурор опешил и стал открывать и закрывать рот, не в силах сказать ни одного слова от гнева. Он напоминал варана, у которого задумали отнять окровавленную жертву. Видя, что человек не боится его, прокурор повел хитрую политику и сделал вид, что смягчился. Началась игра.

Правдин принес ему письменное заявление, где очень ясно и в гневной форме обличался культ самодурства. Прокурор снизошел до милости и молча взялся изучать письмо. Он медленно, целых десять минут читал первое предложение. Несколько раз перечитывал его, задумывался, откладывал письмо, закуривал и опять принимался читать.

Пока прокурор читал, Правдин тайком рассматривал шкаф, боясь, что прокурору это может не понравиться. На прочтение письма, которое можно было одолеть за несколько минут, у прокурора ушло около часа. Закончив читать, прокурор съежился, весь ушел в кресло и язвительно сказал:

— Я ничего не понял в этом письме.

Сконфуженный Правдин попытался рассказать по порядку, как было дело, стараясь упростить сущность повествования до предела. Прокурор не стал слушать его и огрызнулся, как гад из тины:

— Не надо. Я внимательно прочитал ваше письмо и ничего не понял в нем. Уходите. Если бы я что-нибудь понял, я дал бы вам ответ, но я повторяю еще раз: я ничего не понял в вашем письме… Заберите его.

— Что ж тут понимать? — изумляясь идиотизму прокурора, засмеялся Правдин. — Дело настолько ясное, что и чурбан поймет…

— Хорошо, — терпеливо начал прокурор все сначала. — Почему вы не указываете ни одной даты? Когда это случилось, где год, число? Укажите точно месяц. Это во-первых. Во-вторых, вы адресуете письмо моему помощнику, указываете его фамилию и называете его прокурором! Но он не прокурор, здесь только один прокурор — это я! А он мой помощник. Вот почему я ничего не понял в вашем письме…

Правдин почувствовал, что прокуроры являют собой ореол жестокости еще со времен Эдмона Дантеса.

— Давайте я перепишу заявление и адресую его вам, — упавшим тоном попытался оправдаться Правдин.

— Это нужно было сделать сразу, а теперь поздно. Я ничем не могу помочь вам.

Прокурор отвернулся от обидчика, опять закурил и, поставив ногу на низкий подоконник, ибо в старинных домах делали окна во всю стену, стал смотреть в окно, дожидаясь, когда тот уйдет. Синие сумерки за окном мешались с желтым светом в кабинете и выкрасили лицо прокурора в разные цвета, как штаны клоуна. Раздался телефонный звонок. Прокурор снял трубку и сказал в телефон:

— Я не могу сейчас с вами разговаривать, мне только что испортили настроение, звоните завтра, — и положил трубку.

Оскорбленный, униженный и сконфуженный Правдин попятился к двери. Старинный шкаф хранил в себе вековые тайны и, как живой, немо свидетельствовал о жестокости нравов целых эпох. Скольких людей пережил он и теперь стоит мрачный, тяжелый, масляно поблескивающий окаменевшим деревом.

Надежда на помощь прокурора лопнула, а дело нужно было выигрывать, на дуэль милиционера не вызовешь, на конюшне не выпорешь. Отчаяние и ужас положения испытал Правдин и почувствовал, как у него уходит земля из-под ног. С ним сделалось головокружение. Смиренным голосом он молвил, полностью покорившись:

— А все-таки, может, переписать заявление? Откуда мне знать, что прокуроры делятся на главных и помощников? Это, безусловно, моя неосмотрительность, я не изучал право…

— Неправда! При чем тут неосмотрительность? Это элементарное невежество! Может, вы не знаете, сколько дней в каждом месяце? А еще претендуете на деликатное обращение с вами… Вспомните, даже у Чехова на каждом шагу поминается «товарищ прокурора»…