Злая фортуна - [20]

Излив желчь, прокурор немного сдался, может быть, первый раз в жизни проявив человеческие чувства:

— Ладно, положите заявление мне на стол, не надо ничего переписывать. Только я ничего не обещаю вам, сейчас и прокурора не послушают…

— Что ж мне теперь делать? Как же наказать милиционера?

— Положите заявление на стол, как я сказал, и ждите.

Насильник встретил кротость и умолк,

Ведь острый меч не режет мягкий шелк.

Приговоренный

Распускалась первая лакированная зелень. Собирались акварельные тучки. В небе погромыхивало. Птицы носились низко в тропически-теплом воздухе. Набегали хмурые облака и скапливались в белесую тучу, она заслоняла небо и растекалась гуашью по мокрой бумаге. Скрытое солнце косым лучом просвечивало тучу, и его полосы золотыми перлами падали на дальние нивы: где-то шел дождь.

Становилось серо, в воздухе пахло водорослями. Капли первого дождя бальзамом упали на тротуар. Прошел теплый ливень. После него стало душно, мокро, грязно. Земля сплошь покрылась лужами, как осколками разбитого зеркала.

Перед больничным корпусом, похожим на Бастилию, раскинулась площадь с разбитыми по ней газонами к разбросанными диванами, выкрашенными голубой краской. Фасад Бастилии, улыбающийся розовой плиткой, угрожает многочисленными окнами, радужно отражающими небо. Из раскрытых окон раздаются приветливые крики узников, просьбы больше не приносить так много продуктов и обещания скоро выздороветь.

Несметные посетители, собравшиеся как в родительский день на кладбище, галдят растревоженными грачами, кричат, надрываясь, в окна больным, вытирают кулаком фальшивые слезы. С выздоравливающими, которые ходят в мышиных халатах, подвязанных тесемкой, мирно беседуют в обнимку, как влюбленные.

По площади тянутся чумаками, пересекают ее во всех направлениях косолапые старухи, навьюченные торбами с едой. Они не щадят свое больное сердце, потому что, кроме матери, пожалеть некому.

После дождя небо стало легким, игривым и цветистым. Облачка окрасились в румянец и купорос. Они воздушно плыли по небу, как по морю, и райский свет лился с небес, как при рождении мира. Все живое радовалось весне. Больные и калеки тоже выползли на свет божий. Старики с копчеными ушами и ковылем на голове, молодые парни с новыми костылями вылезли наружу и замерли, как бабочки в луче жаркого солнца.

Вот сидит в высоком кресле, как какая-нибудь барыня, исхудавший и почерневший от страданий молодой парень без ноги. Нога отхвачена полностью. К тому месту, где должна быть нога, приставлена трость с начищенной рукоятью. Он в синей пижамной паре, жадно хватает окурок и страдальчески смотрит васильковыми глазами. К нему подошла разносчица и спросила:

— Кирилл, ужинать будешь?

— Не хочу, — тихо ответил парень.

Его оперировал корявый старик с руками, покрытыми шишками, как маковки церквей. Подчиненные прямо в глаза называли его светилом. Когда парню было очень трудно, светило пригласил консультанта. Явилось злое существо с мордочкой мопса, высохшими челюстями цвета замазки и печальными глазами, как у шута. Она сказала ни к селу ни к городу, что не разрешает мужу курить дома. Парень отвернулся от нее и стал терпеливо ждать, когда она уйдет. Она не обратила никакого внимания на больного, а свела свое посещение к тому, что убила массу времени на составление графика чтения лекций по атеизму. Когда атеистка спохватилась и подошла к парню, он закрыл лицо руками и не велел близко подходить к нему. В отместку она пожаловалась на него заведующей отделением. Приехала вероломная семидесятилетняя старуха, усатая натура, претендующая на гениальность. У нее была искусственная вишневая коса, приделанная к макушке, а веки накрашены парижской зеленью, как на картинах Ренуара. Она курила прескверные папиросы, на обходе у каждого больного просиживала по часу, пытаясь замазать грехи, ибо смертность в ее отделении катастрофическая.

Она назначила аминазин, который применяют ветеринары в чумных клиниках для усыпления сдыхающим в агонии собакам. Вошла сестра весом в центнер, с грудями, похожими на узлы с бельем, и выпученными базедовыми глазами. Держа шприц кверху, чтобы не пролить бальзам, медоточивым голосом подъехала к парню:

— Давайте на ночь сделаем укольчик?

Когда она уходила, сделав грязное дело, парень заметил, что ноги ее похожи на стеклянные четверти, в которых лабазники хранили спирт. От этого укольчика он спал пять дней, как сраженный леопард, в которого натуралисты стреляют иглой, наполненной снотворным, чтобы окольцевать ему лапу.

Не могу припомнить, где видел этого парня. Хотелось вывернуть память наизнанку, будто я видел его только вчера. Проснувшись на рассвете с мыслями о нем, я через силу наконец вспомнил, что видел его в больнице два года назад. Значит, он уже два года не выходит из больницы. Вспоминаю, еще тогда его возили в кресле по кабинетам, но тогда он был с ногами. Только одна нога была обута в шерстяной носок и не двигалась.

Сейчас у него забинтована вторая нога, и что-то желтое просачивается сквозь бинт. Она уже неподвижна и раздулась, как горло кобры. Раньше парень все носился с какими-то журналами, кроссвордами, шашками. Теперь присмирел и покорно смотрит на прохожих, затягивается сигаретой, с отрешенным лицом о чем-то думает и поглаживает подбородок.