Златоцвет - [29]

Как бы то ни было — визит следовало отдать, и Валентина отправилась на Остоженку, в дом Кирилловых.

— Пожалуйста, сюда, прошу вас, — неловко и радостно суетился Геннадий Васильевич, помогая Валентине снять кофточку. — Боже мой, как вы легко одеты! — прибавил он с оттенком заботливости. — Мама! гости! Валентина Сергеевна к нам!

Хозяйка, неторопливо сняв очки и положив вязанье, пошла навстречу Валентине Сергеевне.

— Здравствуйте, моя милая, очень вам рада. Милости просим, у нас к завтраку стол накрыт. Да что же вы шляпочку-то не снимете? А кулебяку кушаете? Нет? Так я вам яишенку закажу…

Агриппина Ивановна дома была совсем иная, гостеприимство пересиливало все ее симпатии и антипатии.

— Ради Бога, не беспокойтесь, я уже завтракала, — сказала опять смущенная Валентина, присаживаясь сбоку на стул и не вынимая рук из муфты. Положим, она не завтракала, но темная, непривычная столовая, какой-то особенный запах, который бывает только в старых деревянных домах, немного холодных, жирная кулебяка и кофе в медном кофейнике, даже сама хозяйка с ее гостеприимством, добрыми морщинами и белым чепцом — все сразу оледенило ее и отняло, а не возбудило аппетит.

— Ну, чайку? кофейку? — хлопотала Агриппина Ивановна.

— Выпейте чаю, Валентина Сергеевна, — попросил Кириллов. — Мама все равно не отстанет. А вы согреетесь.

Валентина взяла чай. Чашки были белые, грубоватые, чай очень крепкий и сладкий. Валентина не любила такой, но ничего не сказала.

Она смотрела сбоку на Геннадия Васильевича, с аппетитом кушавшего кулебяку, которую он запивал кофеем из стакана, — и весь Геннадий Васильевич казался ей новым, другим, никогда раньше ею не виданным. Он был в серой домашней курточке и в очках — он занимался всегда в очках и теперь забыл их снять. Валентина в первый раз заметила, что у него не совсем красивые руки с четырехугольными пальцами. Он ел так смачно и прихлебывал кофе так вкусно, что Агриппина Ивановна сказала:

— Вот, Геничка, я люблю, когда у тебя аппетит. Это тебе полезно. А то поверите ли, дорогая моя Валентина Сергеевна, займется он своими студентами, рефератами, философиями — и ничего не ест. Ровнехонько ничего. Я уже и так, и сяк, Геничка, скушай! Нет, не ест, а все в одну точку смотрит. Да, тоже занятия-то, да ум-то большой — ох как опасны!

Валентина чуть заметно улыбнулась. Геннадий Васильевич не обратил особенного внимания на слова матери. И она продолжала:

— А вы что же, как своим помещением, довольны?

— Да… ведь это ненадолго…

— Ой, дорого, ой, дорого, в гостиницах жить! — проговорила Агриппина Ивановна, покачивая головой, — Мой Геничка вот, например, все в Петербург нынче ездил, так в этих гостиницах — не дай Бог!

Валентина, заподозрив намек, вспыхнула, но Агриппина Ивановна с простотой продолжала:

— Но, конечно, если вы ненадолго. Тут расчет небольшой…

— Все-таки еще недели две пробудете? — вмешался Геннадий Васильевич, тревожными глазами посмотрев на Валентину.

— Право, ничего не знаю… Вряд ли две недели… Дела мои понемножку устраиваются.

— А у вас какие же дела, ваши или братца вашего? Денежные какие-нибудь?

— Нет… Лично мои… Жизнь свою хочу немножко изменить, — прибавила она вдруг весело, взглянув прямо в глаза Кириллову. — Так, может быть, сложатся обстоятельства, что совсем в Москву перееду.

Кириллов покраснел. Он ее не понимал, не мог представить, какого рода у нее дела и что она затевает. Теперешние ее слова взволновали и испугали его. Спрашивать он не хотел и не смел.

— В самом деле, совсем к нам, в белокаменную, — подхватила Агриппина Ивановна. — Хорошее дело. А что жизнь менять — тоже дело хорошее. Смотрю я на вас, женщина вы молодая, красивая, сколько лет во вдовстве, без дела, с братом больным… Какая это жизнь! Надо жизнь менять, пока молодость.

— Вот и комплимент получили, — смеясь сказал Кириллов. — О, мама у меня и наскажет! Она у нас молодец! — И он шутливо и любовно поцеловал старушку в пробор белых волос.

— Кушайте, кушайте еще чайку, — подхватила Агриппина Ивановна. — Вот сайка тепленькая — у нас не купленная, домашняя. Геничка очень их любит, домашние сайки. Еще маленьким был, таклюбил. Ох, Геня, Геня! Кто-то тебя успокоит, кто тебя согреет, присмотрит за тобой, когда меня не станет! Ведь ты — как дитя малое.

— Ну, мама, — недовольным тоном возразил Геннадий Васильевич. — Что это вы? слава Богу, вы здоровы. Может, я раньше вас еще умру. И свет не без добрых людей, авось не пропаду.

— Эх, кабы видеть мне тебя пристроенным, успокоенным… Верьте, Валентина Сергеевна, сердце у меня болит за Геничку. У меня из восемнадцати человек детей один он остался, я его и вырастила, выходила, а ведь какой слабенький был — и на ноги поставила, и теперь на его таланты радуюсь! Без отца, при одной матери, а глядите — молодец вышел. Одно только — как я его покину!

— Да полноте, мама! Что это, какое у вас сегодня настроение! Не хотите ли мой кабинет посмотреть, Валентина Сергеевна? Я покажу два очень интересных издания… Я говорил вам о них.

— Да ведь холодно в кабинете, Геничка, — вмешалась Агриппина Ивановна. — Простудится еще гостьюшка дорогая. Я велела там железную печь затопить, да не знаю, нагрелось ли.