Златая цепь времен - [48]

Неправильно видеть в Юрии Дмитриевиче или в его сыне Дмитрии Шемяке сознательных сторонников удельного строя, раздробителей Руси. Ведь сами московские великие князья — Донской, Василий Темный и даже Иван Третий — по-родственному наделяли своих сыновей уделами, и каждый из трех дал по четыре удела. Против уделов, помимо московских князей, работали иные силы, стремящиеся к объединению.

Двор московского великого князя складывался исторически, постепенно и очень прочно из слуг местных и приезжих. Они по времени начала службы, по приносимой боевой репутации и по личным заслугам располагались в известном порядке, в котором учитывалась и «служба» отцов. Двор великого князя был медленно страставшимся, прочным аппаратом власти. Меньше всего он был случайным сборищем случайных людей. Здесь каждый обладал своим «местом и честью», которыми все дорожили и считались между собой, с которыми считался и великий князь. При таком порядке приход к власти князя Юрия Дмитриевича или Шемяки разрушил бы все сверху донизу. Ведь «князь со стороны» не мог не дать преимущества своим дворянам, не мог не сломать столь ценный его участникам местнический строй. Служебные и землевладельческие интересы прилепляли московское дворянство к Василию Темному. Великокняжеская верность этого дворянства была важным (или важнейшим) стимулом преодоления разрозненности Руси.

Падение Новгорода было неизбежным, действовали силы, неотвратимые, как Фатум древних, и такие же неумолимые. Конфискация земель житьих людей, бояр, церковных и монастырских дала московскому правительству большие угодья, населенные, с заведенным на них хозяйством. Часть новгородцев высших сословий погибла, другие были сведены в Москву, испомещены и перешли на положение рядовых детей боярских. Взамен их на новгородских землях усаживали москвичей из числа старых служилых людей: ни один человек из недавно присоединенных к Москве княжеств Тверского, Ярославского, Рязанского в Новгороде испомещен не был. В вотчину землю никто не получал. Давали поместья размером от 20 до 60 обеж, то есть от 300 до 900 десятин пригодной под пашню земли, не считая угодий к ней.

Еще сравнительно недавно в относительно небольших княжествах отношения князей и слуг носили личный характер. При Иване Третьем было уже совсем другое. Его опору, его административную силу составляли многие тысячи слуг разных чинов. Подавляющее количество их было безличной для великого князя массой детей боярских, рыцарей по-западному, обязанных пожизненно и безусловно нести военную службу и исполнять некоторые административные обязанности «со своих поместий». Неисправность по службе лишала права на пользование поместьем, и эта строгая зависимость должна была очень быстро уничтожить в среде московских служилых людей память о былой дружинной вольности. Вместе с тем в поместьях возрастали поколенья безземельной молодежи, воинов, с отрочества навыкавших «ратному делу». Они стремились и сохранить, и повысить свой социальный уровень, а средство было одно — государева служба и успех в ней. В них Москва находила надежную добровольную силу для своей экспансии.

Если понимать свободу личности как возможность вольного выбора занятия, места жительства, хозяина, покровителя, руководителя, вождя, — я делаю примерную наметку «показателей свободы» для исторических конкретностей, в которых развернут роман Д. Б., — если иметь в виду возможности отдельного, независимого существования — в той же конкретности — какого-либо общества, в данном случае или удельного княжества, как Рязань, Тверь, Ярославль, или республики, как Новгород, то к концу XV века и первое, и второе заметно убывают. Московское государство усиливалось, а коэффициент свободы, если можно так выразиться, естественнейшим образом падал.

(В скобках замечу, что ликвидация отдельных великокняжений и уделов незаметно лишила служилое сословие права отъезда, то есть вольного выбора князя, в удел которого беспрепятственно мог отъехать служилый. Оставалась возможность перехода в другое государство, но это уже было бегством, изменой. Служилое сословие, от думцев до детей боярских, оказалось закрепощенным на службе, и судьба каждого зависела от служебной исправности. Крестьяне, сидевшие на поместной земле по договоренности с помещиками, пользовались правом свободного перехода еще столетие, а затем пришла и их очередь…)

Именно эту окраску времени, этот мрачный свет я ощущаю в романе Д. Б. В иных повествованиях есть присутствие солнца. В других — небо закрыто и солнечные лучи не пробивают крышу туч, пусть автор, по необходимости рассказа, упоминает о солнечных лучах, о ласковой зелени луга. Так, нет солнца в «Соборе Парижской богоматери» В. Гюго, нет солнца и в романе Д. Б. Автору жаль вольного Новгорода, отсюда и окраска романа.

Москва в романе встает образом могильной плиты, поднимающейся над Новгородом. К Москве автор пристрастен во множестве мест. Но мне самому, вопреки всему, жаль Новгорода, и то, что он пал жертвой исторического процесса, не умаляет жалости. Сказанное же о мрачной окраске романа — никак не упрек таланту Д. Б.