Златая цепь времен - [17]

Что же касается узконаучного значения Национальных парков, то оно, вероятно, будет от десятилетия к десятилетию нарастать в геометрической прогрессии.

Где можно создавать Национальные парки? Россия обширна, многолика, нераздельна. На севере есть река Вага, приток Северной Двины. Где-то на стыке с Украиной нужно дать воскреснуть степи. В Западной Сибири — кусок березовой лесостепи с озерами Черное и Щучье в Курганской области, верховья Волги. Глаза разбегаются.

Я недостаточно знаю географию. Мне легче сказать о принципиальной характеристике пригодных мест.

Не следует стремиться к доступности. По прошествии скольких-то лет путей подъезда возникнет больше, чем нужно, и территории заповедников и парков придется все тщательней охранять от самых неожиданных покушений.

Обилие вначале флоры и фауны не существенно. Нужно лишь, чтоб на отводимых территориях существовали образцы, родоначальники. Как только мы оставим природу в покое, былое восстановится само в прежнем виде.

Время необратимо для людей. Деревья же, травы, животные в этом смысле имеют над нами преимущество. Их история не слагается из событий, подобных людским, и для них время может пойти вспять. Поясню: нельзя с научной точностью указать, какие изменения произошли в поведении, быте животных в результате их подавления человеком хотя бы за последнее тысячелетие. Но потомки нынешних животных очень быстро станут точно такими же, какими были их предки времен, скажем, становления Киевской Руси. О мире растений не приходится и говорить.

Флоре и фауне нужно дать свободу. Поэтому под Национальный парк следовало бы отвести как можно большую территорию. Легче всего — так называемые неудобные земли, которых у нас предостаточно. Кстати сказать, их площадь в Европейской части РСФСР увеличилась в нашем столетии на несколько миллионов гектаров.

Включать в границы парков и заповедников исторические места нельзя, ибо недопустимо препятствовать массовому посещению памятников истории и культуры. Места исторические должны быть заповедными в совершенно ином смысле, чем Национальные парки.

Опыт говорит, что малые по площади заповедники природы искусственны. Они выполняют, в лучшем случае, ограниченные задачи питомников, опытных станций, так как на территориях 20 — 50 квадратных километров не только фауна, но даже и флора неизбежно угнетается человеком. Каждый Национальный парк должен получить не менее 1000 квадратных километров, то есть 100 тысяч гектаров.

Что же касается дохода государства, то его, этот доход, мы обязаны считать не по бухгалтерским балансам.

Каждое поколение получает в наследство материальные ценности — основной капитал государства: почвы, леса, реки, моря, недра. И невеликий экономист поймет: судьба страны зависит от того, сумеют ли поколения прожить доходами с основного капитала, сумеют ли они своим умом приумножить наследство либо же займутся проеданием его с неизбежной перспективой разоренья.

Таков большой счет — исторический, государственный, не балансовый. В нем рубль превращается в частный, весьма условный показатель, и оперировать только рублем здесь явно нельзя. В этом счете решают активность нации, ее направление — «гений». Слагаемыми гения служат также и патриотизм, также и чувство национального достоинства. Словом, благородные побуждения есть национальная ценность.

Коль так, то любое дело, усиливающее гений нации, окупится с десятерицей, окупится материально в конечном счете.

СТАТЬИ, РЕЦЕНЗИИ, МЫСЛИ

ОБ ИВАНЕ АНТОНОВИЧЕ ЕФРЕМОВЕ[4]

В 1956 году исполняется двенадцать лет со дня выхода первого сборника рассказов Ивана Антоновича Ефремова, изданных «Молодой гвардией» под названием «Пять румбов», — в 1944 году наша литература обогатилась новым именем, писателем собственного стиля.

Ощущение свободной, широкой красоты дают его рассказы и повести. Некая рамка, ранее ограничивавшая видимость, раздвигается, раздвигается и, наконец, исчезает. Больше нет привычно-назойливой границы.

Общеизвестны названия и даты, отметившие ступени эволюции живой материи. Конечно, предок человека, сам уже почти человек, жил на Земле пятьсот или семьсот тысяч лет тому назад. Сухое, схематичное знание. Несколько слов и цифр, лишенных плоти. Несколько категорий чего-то настолько отвлеченного, что, право же, о нем не стоит и думать.

Вдруг — взмах. Мгновение, и кто-то сделал далекое и, казалось, ненужное близким, ощутимым и необходимым. Протяни руку — и достанешь. Можно постичь, как суживала представления о мире, как незаслуженно тесна была произвольная граница. До нее было лет пятьдесят, может быть, — полтора-два столетия, пусть тысяча, даже три тысячи лет, — как узко. Оказывается, сухие, отвлеченные сведения о древности приняты лишь мозгом, над чувствами же продолжает висеть все та же низенькая хрустальная сфера древних с вкрапленными маленькими светильниками для твердого, маленького же и конечного мира. Ошибка! По-настоящему — сзади почти бесконечность мысли, а впереди — бесконечность вполне. Это поистине прекрасно.

Шестнадцати лет, в 1922 году, Иван Антонович Ефремов сдавал в Петрограде экзамен на аттестат зрелости. Мог ли он подумать о себе как о будущем писателе? Конечно, нет. Подобное предсказание заставило бы его рассмеяться. И тогда, и значительно раньше, мальчиком, он тянулся к палеонтологии, к науке о древнейших формах жизни. В день получения аттестата в прошлом Ивана Антоновича были: раннее сиротство, три класса дореволюционной гимназии и гражданская война, через которую он прошел воспитанником красноармейской части.