ЗК-5 - [13]

К этому все и пришло. В 1857 году в Москве Фет женился на Марии Боткиной.

Прошлое дочери известного торговца чаем тоже было затуманено некими историями, да и красотой она не блистала. Но Фет уже не искал высшей красоты и духовности. В 1860 году он приобрел двести десятин земли в родном Мценском уезде Орловской губернии и совсем переселился в деревню Степановку. Тургенев тогда же писал одному приятелю: «Он (Фет) сделался агрономом-хозяином до отчаянности. Отпустил бороду до чресл — с какими-то волосяными вихрами за и под ушами, — о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом». И страшно обижался на друга, когда тот ему, человеку духовному и возвышенному, предлагал покупать рожь у него по меньшей цене, чем у соседей.

Зато Толстой любил не случившегося дворянина.

«Вы человек, которого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых и который в личном общении дает один мне тот другой хлеб, которым, кроме единого, будет сыт человек». И в другом письме отзывался о стихо-творении «Майская ночь»: «Развернув письмо, я — первое — прочел стихотворение, и у меня защипало в носу: я пришел к жене и хотел прочесть, но не мог от слез умиления. Стихотворение — одно из тех редких, в которых ни слова прибавить, убавить или изменить нельзя; оно живое само и прелестно. Я не знаю у вас лучшего». И в письме к Боткину искренне удивлялся: «И откуда у такого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?». И закрывал глаза на признания самого Фета: «Дайте мне право тащить в суд нигилистку и свинью за проход по моей земле, не берите с меня налогов, а там хоть всю Европу на кулаки!»

Гусиное миросозерцание?

А чем это отличается от Шопенгауэра?

История ничего никогда в человеке и в обществе не меняет, и всякий прогресс есть мираж, и любые попытки сознательного изменения строя человеческой жизни вполне бессмысленны и безнадежны. И не говорите мне о высшем духе! Разве не так? Разве люди жадно смотрят на Сикстинскую мадонну, и слушают своего Бетховена, и читают Шекспира с душевным волнением не для того только, чтобы получить выгоду?

13

Именно у Фета 26 мая 1861 года в последний раз встретились Тургенев и Толстой.

Тургенев двигался легко, непринужденно, только писклявый голос несколько портил впечатление, писал Овсяников. Увидев Фета, сразу стал жаловаться. Вот сделал доброе: выписал из Питера чахоточного студента, чтобы тот дышал свежим воздухом; к тому же слышал, что студент — талант, очень к каллиграфии склонен, рукописи поможет переписывать. А талант быстро отъелся и стал лезть к горничным, утверждая, что они разрушают его нравственный мир.

Толстой к разговору прислушивался настороженно.

Он никаких традиций не признавал, считал, что все они выдуманы для самообольщения. «Короля Лира» поносил как нелепость, но при этом обожал пьяных артистов-немцев, с которыми иногда сталкивался в публичном доме. Жизнь Тургенева за границей не одобрял. Зачем Франция? Почему Франция? Дергает там своими фразистыми демократическими ляжками. С удовольствием смотрел на расчесанную по-помещичьи бороду Фета, но с неодобрением повел головой, увидев, что Тургеневу подали бульон (он боялся всего жирного и пряного).

В разговоре скоро перешли на нравственность, вышли в яблоневый сад, обмениваясь новостями, но таким уж оказался тот день, будто предгрозовой — нарастало и нарастало раздражение, даже самовар друзей не объединил.

А утром следующего дня вышли в столовую совсем не в духе.

Опять фыркал большой медный сияющий самовар, сладко пахло лучиной. Тургеневу, впрочем, подали кофе. Он сел по правую руку хозяйки, Толстой — по левую. Было ли это важно, Овсяников не знал, пусть гадают специалисты, но сам Фет в поздних воспоминаниях тоже почему-то подчеркивал такую рассадку (его собственное помещичье слово).

«Довольны ли вы, Иван Сергеевич, английской гувернанткой своей дочери?» — спросила Мария, жена Фета, разливая чай.

«Весьма», — сдержанно ответил Тургенев, и, будто взвешивая, поднял и подержал в руке тонкую чашечку работы фарфоровой мануфактуры Рауенштэйна. При этом поднял скучающий взгляд на «жильца четвертого бастиона», будто ждал возражений.

Они и последовали.

«Подумать только, — неприязненно произнес Толстой. — Нынче английская гувернантка определяет не только воспитание молодой девушки, но даже определяет ту сумму, которой дочь ваша может располагать для благотворительных целей. Правильно ли я это понял? Это почему так, Иван Сергеевич? И почему ваша Полина живет так далеко? Зачем ей эта Франция? Думаю, она уже, наверное, не понимает русского слова вода, и не знает, что означает русское слово хлеб».

«И это еще не все, — покачал головой Тургенев. Глаза его оживились, загорелись изнутри. Он любил вот так подразнить Толстого, их скрытая неприязнь часто проявлялась и разгоралась в таких вот как бы ничего особенного не представляющих разговорах. — Нынче новая наша англичанка особенно строга. Даже требует, чтобы Полина забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности».