Стремительно темнело — оба солнца закатились за горизонт одно за другим. Белесые огни корчмы скрылись позади, проезжий тракт казался безлюден и пуст. Очень хотелось по-маленькому. Со всех сторон на дорогу наползал с болот туман, и всюду была эта мерзкая дорожная грязь, грязь, грязь. Серый в белых яблоках конь подо мной ежеминутно оступался, пытаясь обойти чавкающие лужи. Но когда стемнело окончательно, и уже ничего не стало видно на расстоянии вытянутого меча, конь пошел напрямик, хлюпая копытами. Я отчетливо слышал, как из-под копыт раздавалось: «грязь… грязь… грязь…» Вскоре болота кончились, впереди замаячил лес. По-маленькому хотелось нестерпимо. Я натянул поводья и спешился. Шлепая ботфортами по лужам, держа ладонь на всякий случай на рукояти меча, я подошел к ближайшему дереву. Справил ли я нужду, не помню. Но в какой-то момент понял, что снова еду на коне, а облегчения так и не наступило. Это был странный лес — узловатые корни, похожие на черные вздувшиеся вены, пересекали тропу, со всех сторон тянулись тяжелые мокрые ветви, приходилось заслонять лицо плащом от них. Плащ был старый, насквозь пропитавшийся пылью дорог. Всякий раз, когда я поднимал его, вниз сыпались песок и труха, а нос чесался от пыли, и хотелось чихать. Начал моросить мерзкий дождь — сначала наверху, в ветвях, затем усилился, и к размеренному конскому топоту добавился грохот капель по шлему. Казалось, шлем был сделан из жестянки. Похоже, так оно и было. Дождь тоже оказался грязным — он не смывал пыль, а лишь размазывал по плащу и кольчуге. По-маленькому хотелось совсем нестерпимо. Я соскочил с коня и прислушался. Лес молчал. Я встал на обочине, расстегнул замок на латах, облегчился и поехал дальше. Но легкости все равно не чувствовалось. Простыл, что ли? Неожиданно конь захрипел и остановился, чутко поводя ноздрями. Впереди на тропе что-то ворочалось. Я замер, машинально потянув с плеча арбалет. Лес замер, и даже ветви над головой перестали шуршать. Но чаща дышала. Там, несомненно, таилась какая-то жизнь. Или — нежить… Я пригляделся и остолбенел: на меня из чащи двигались огромные белые светящиеся глаза… «Еще немного, и описаюсь со страха, — грустно подумал я, поднимая арбалет. — Мне-то поделом, а вот коня жалко…» Словно прочитав мои мысли, конь захрипел и взвился на дыбы. Он хрипел ритмично и с надрывом, а затем начал петь — сперва себе под нос, затем все громче и громче. Пел он почему-то женским голосом — голосом Эми Уайнхаус. Это была отвратительная песня — я ненавидел ее весь последний год, с того самого дня, как закачал в мобильник как мелодию будильника. А ведь раньше нравилась… Мелодия будильника?!! Я еще раз оглядел бесцветный лес и приближающиеся глаза-огни, глубоко вздохнул и — в следующий миг уже лежал в своей кровати.
Мобильник вибрировал, ползал по тумбочке и горланил осипшим голосом Уайнхаус. Сквозь шторы пробивались первые утренние лучи, и в этих лучах густо крутились комнатные пылинки, словно напоминая, для чего я завел будильник на такой ранний час. Сердце колотилось в груди нестерпимо и огромной кувалдой било по мочевому пузырю. Я рывком откинул одеяло и бросился в туалет. За что люблю реальность — она способна приносить облегчение.
Пришлось выпить подряд две чашки кофе, прежде, чем в голове немного прояснилось. Но перед глазами все равно стоял этот чудовищный лес, пятнистый конь в грязи по брюхо, и страшные глаза, прущие на меня из чащи. Выспаться не удалось абсолютно, лоб и виски раскалывались от боли. Сам виноват — завел будильник на час раньше обычного. А ведь хотел успеть прибрать квартиру. Потому что вечером, если очень повезет, мы вернемся сюда уже с моей прекрасной N. Я выхлебал последний глоток кофе, отложил чашку и принялся за посуду. Когда с посудой покончил, принялся мыть пол — кратко, по-армейски, без лишнего усердия. Потом начал прибирать хлам. Все, что валялось на столике вокруг компьютера — господи, ну откуда оно там всегда накапливается?! — свалил в пакет: пыльные диски без коробок, флешки, шнуры, квитанции, чьи-то визитки, авторучки, монеты… Оглянулся, куда бы это деть, и запихнул на дальнюю полку шкафа. Там уже лежал такой же пакет с прошлой уборки, он весело звякнул монетками, когда я его попытался утрамбовать. Но времени на разборку не оставалось совершенно, иначе не успею принять душ и побриться. Только бы пробки не было на Васильевском шоссе, только бы не было пробки…
Пробки, к счастью, не было. От стоянки до корпуса я пробежал, и влетел в вестибюль, на бегу вытягивая вперед магнитную карту. Турникет пискнул, и загорелся зеленый огонек — значит, успел. Черт бы побрал эту пропускную систему, как же мы хорошо когда-то жили без нее…
События завертелись в привычном ритме — почти сразу началась планерка. Рустем Петрович, как обычно, произнес речь о том, как важны в современном мире йогурты, обогащенные кальцием. И как растут наши продажи. И какую важную роль играет именно наш маркетинговый отдел. Все-таки ему надо было идти в драматические чтецы, а не в начальники рекламного сектора — такой талант пропадает! Впрочем, Рустем Петрович сегодня был тоже какой-то уставший, и его обычные пафосные слова о росте продаж звучали так, словно сегодня он в них не верил. В какой-то момент прервав себя на полуслове, Рустем Петрович махнул рукой и перешел к разбору полетов.
