Зимопись. Книга вторая. Как я был волком - [34]

Долго не мог их забыть. Невыносимо действенное средство от излишней самоуверенности. Мои движения стали еще точнее и вывереннее. Прежде, чем совершить очередной четвероногий шаг, я убеждался в надежности опоры, за которую хватаюсь и которой доверяю жизнь.

Стая никак не отреагировала на смерть мальчика. Только мать взвыла. На ней висел еще более мелкий малыш. Вожак рыкнул, она стихла: находясь снаружи, требовалось соблюдать тишину.

Иногда оглядываясь, мы видели, как в сгущавшемся вечернем полумраке в главный вход нашего привычного прибежища втягивается большой отряд рыкцарей.

Вожак знал, что делал. Трое в той пещере, где нашли нас, не шли ни в какое сравнение с готовым к бою соединением с гнуками в руках. Вожак знал, что это такое, иначе не увел бы стаю столь поспешно. Узкий вход можно защищать долго, но долго не есть вечно, и мы ушли без боя. Теперь карабкались все выше и выше, к вершине. Насколько помню, мест для возможной стоянки там нет. Только на той стороне перевала, у водопада, где мы ели вязкую овальную вишню.

Наверное, это была цель вожака. Но одно дело штурмовать гору днем легким составом, не обремененным мамашами с детьми, другое — как сейчас делали мы.

Хорошо, что пожилых в составе стаи не было. Или плохо, если понять причину. До старости здесь просто не доживали.

Вершина продувалась сумасшедшим ветром. Спускаясь, одна самка поскользнулась и поехала по камням, крепко разодрав ногу. Ей повезло, что имела пару: дальше самец тащил раненую на себе. Думаю, потерявшего способность передвигаться одиночку бросили бы. А то и съели. Хорошо, что не довелось узнать, как поступают в подобных случаях.

Мы пробирались в темноте, отягощенной густым туманом. Затем туман снесло ветром. Оказалось, мы двигались в облаке. Скорее, туче. Дул знобящий ветер, все ежились, цеплялись похолодевшими пальцами, отказывавшимися держать.

Все когда-нибудь кончается. Вымотанные, расцарапанные, замерзшие, мы рухнули под деревья на знакомой площадке. Даже летом здесь было холодно, что же говорить о ноябре.

У сердобольной Томы вновь прорезался материнский инстинкт.

— Чапа, ты не против… — смущенно указала она на спасителя, часть вторая.

— Делай, как считаешь нужным, — очень по-взрослому уронил я. — Но если что-то замечу — извини, мне не до сантиментов. Не желаю второй раз на те же грабли. Ты меня знаешь.

— Обещаю, ничего такого. Вообще. Но… позови ты, — еще более конфузясь, предложила Тома, — а то он подумает…

Понятно, что он подумает. Типа благодарности или возобновления чувственной дружбы. А здесь простое сострадание.

— Рр! — приподнявшись, позвал я съежившегося чудика. Затем махнул на другую сторону от Томы, но на прощание показал кулак: — И не шалить! Сунешься — убью.

Девушка притихла, обнятая с двух сторон. Борясь с холодом, мы все тесно прижались. Так, грея и согреваясь, уснули.

Глава 9

Утро принесло еще больше холода и голода. Вода имелась в неограниченном количестве, чего не скажешь о пище. Только корешки, оставшиеся на ветвях пожухшие ягодки и глупые насекомые, зачем-то забравшиеся в такую высь. Еще горькая трава, похожая на чеснок. За неимением лучшего это тоже стало едой.

В этот раз Тома не купалась в водопаде, даже мысли такой не возникло. Только умылась и быстро прибежала обратно — в теплый плен услужливых кавалеров.

Внизу в долине кипела жизнь. Огоньки виднелись тут и там. В районе рыбосушильни тоже. Спускаться вожак не осмелился. Почти весь день стая провела на площадке на грубом подножном корму, но к вечеру похолодало сильнее. Будь у нас одежда и одеяла или костер…

Для нагих тел такая температура вкупе с пронизывающим ветром грозила болезнями. Вожак повел стаю вниз. Не к огонькам, а в дремучие заросли. Там сразу нашлись какие-то съедобные листья.

— Ррр! — мгновенно раздалась команда.

Человолки налетели саранчой, принявшись дружно обгладывать все, до чего дотянулась.

Затем шли осторожно. Вожак чего-то боялся, точнее, кого-то, и завел в самую глубь леса, куда продирались по одному, следуя гуськом. Первые создавали проход, последующие длинной гусеницей вливались в него. Крайние заделывали тропу ветвями. Замыкали двое высокоранговых, остальные вновь выстроились по ранжиру. Передо мной привычно маячил вздернутый задик Пиявки. Периодически она оглядывалась, глазки сияли, рот растягивался до ушей, обнажая отменные зубки. В одном месте пришлось перелезать корявый бурелом, она подала мне руку. Я воспользовался услугой, потому что действительно было сложно. Оттуда помог перебраться Томе. Она протянула руку Смотрику. Тот еще кому-то. Так и двигались, пока вожак что-то не прорычал.

Стая дружно полезла на деревья. Не по тревоге, а расслабленно, лениво. В первые свои выходы я видел ночевку на деревьях: сидя в обнимку, привалившись к стволу или лежа на животе вдоль большой ветви, свесив конечности. Не очень удобно, опасно, но других вариантов не представлялось. Сейчас все было не так. Стая рассредоточилась, погрузившись в какие-то неведомые нам с Томой заботы. Все что-то делали, а мы, сунувшись на уже занятое дерево и будучи оттуда изгнаны, тупо стояли внизу, не имея понятия, что делать и как.