Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой - [20]

— Спешиться! — бросила царевна.

— Что там? — не утерпел я.

— Цекада, — с радостью «объяснили» мне несколько голосов.

Частокол из высоченных заостренных бревен был мрачен и суров, он вызывал необъяснимое ощущение надежности. Неплохое сооружение. Регулярное войско штурмом его, конечно, возьмет, а от волков и лихих людей — защита.

— Хочешь жить — молчи, — прошипела Милослава Шурику. — Притворись потерявшим сознание, а лучше мертвым.

— Царберы! — У восхищения Зарины предел исчез как понятие.

Во все двадцать два глаза (так казалось) таращась на выступивших вперед красавцев-богатырей, она выпячивала грудку и тянулась макушкой вверх, пытаясь выглядеть хоть немножечко выше. И старше. И это могло получиться — у другого. Но не у нее.

Ярко-желтые плащи покрывали доспехи царберов. Прямоугольные щиты защищали две трети туловища. Витиевато изогнутые шлемы единого образца имели налобник, нащечники и ниспадающие на затылок бармицы, а на верхушке красовался султан из конского волоса. Руки и ноги — в бахроме бронзовых пластин, грудь и спину закрывала мощная кираса. Царевны, царевич и принцы подобным не блистали, отчего сразу стали пресными и легковесными. Как кузнечик рядом с жуком-бронзовиком.

Наверное, царбер — это солдат. Войник по-местному. Выясню, когда говорить не станет преступлением. Вон как Милослава зыркает, чтобы вели себя прилично.

Двое царберов приготовились записывать въезжающих на пергамент. Мы приблизились.

— Милослава, Карина и Зарина Варфоломеины, — отчеканила царевна. Пропустив вперед сестер, она перечислила остальных. — Ангелы Тома и Чапа. Дорофей и Порфирий Милославины.

Мужья царевны внесли Шурика.

— Крепостной Западной границы Щербак. Порван волками.

«Не лжесвидетельствуй!» — вспомнилась заповедь.

Ворота словно с болью в суставах отворились.

— Цекада. — Зарина обвела руками уходящий вдаль и закругляющийся там забор, словно объяснив этим что-то.

— Цикада? — Под этим именем я знал только невыносимо трещавшее по ночам насекомое.

— Царский караван-дворец, цэ ка дэ. Мы говорим — цекада.

Ясно, караван-сарай в местном антураже. По мне, так это постоялый двор. Именно двор, где за оградой вдоль одной стены даже по запаху определялась конюшня, к другим лепились грубо сляпанные избушки, перетекавшие одна в другую. Между конюшней и жильем дымила кухня, около нее торчал бревенчатый колодец с навесом. За жильем, перебивая ароматами кухню, располагалось отхожее место.

Зря назвал домики жильем. Скорее, служебные помещения. Казарма, оружейная, склады.

Весь центр занимала огромная поляна-лежанка. Благородные первыми занимали место, сопровождавшие их низкорожденные располагались вокруг, как школьники на перемене вокруг нового гаджета. Мы последовали общему примеру.

Людей не особенно много. Работяги жались ближе к отхожему месту, царские отпрыски — к кухне. Удивительно, но не было видно ни толстых, ни худых. Вообще. Видимо, от местной жизни у хилых масса нарастает мышцами, а у жирных выплавляется.

— Милослава? — раздался удивленный оклик.

— Это Дарья, царисса школы и Грибных рощ, — заговорщицким шепотом сообщила Зарина. — Наша соседка.

— Кого вижу, Милослава, как выросла и похорошела!

— Доброго здравия, царисса Дарья.

Группа гуськом выдвинулась в ту сторону. Милослава, наш бравый караванщик, лавировала между лежавшими компаниями, как я на сочинском бесплатном пляже, с кем-то здоровалась, кого-то демонстративно игнорировала.

Перед цариссой все встали по струнке, едва каблуками не щелкнули.

Лет около сорока, чуточку дородная, но не настолько, чтобы выпирать из боевых доспехов. Илья Муромец в юбке. Впрочем, здесь все в юбке. Экипировка похожа на царевнину, но несравнимо богаче. Поножи и наручи уже сняты, остальное блистает, как только что выкованное и надраенное. Нагрудная броня красиво обрисовывает немаленькие выпуклости. Оплечье могучее, многослойное, и вообще: в целом металла на цариссе раза в три больше, чем на тоненькой воинственной царевне. И главное отличие: желтая зубчатая корона по ободу шлема.

Такого я еще не видел, кроме как в кино. Настоящая корона на голове настоящей повелительницы. Смущала небольшая деталь: сия повелительница располагалась на травке посреди огороженной лужайки вместе со всеми — с мужьями, со свитой, с бойниками и крепостными. И это коронованная особа?! Чего-то в местной жизни я еще не понял.

Кстати, шлем, хоть коронованный, хоть обычный, здесь не снимают. От слова совсем. Если только на ночь, и то не факт. Пока своими глазами не увижу, буду считать, что это часть тела.

Свита цариссы держалась поодаль, как бы в тени. Как мы. Вроде бы здесь, но пока не окликнули — не существуем.

— Я же тебя такой помню, — женщина изобразила жест, каким рыбаки изображают улов среднего размера. — Сколько ж тебе зим стукнуло?

— Девятнадцать, царисса Дарья. Откуда и куда путь держите, если дозволено любопытствовать?

— Отчего ж. Домой, от вас. Приезжала за девочками, а они, оказывается, здесь, с тобою.

— Значит, забираете Карину и Зарину?

— Пора им вольным воздухом подышать. Себя вспомни.

— Все помню, царисса Дарья, вашими заботами человеком стала. Мир видела. С людьми познакомилась.