Зимняя кость - [7]

Небо лежало темно и низко, поэтому круживший над головой ястреб выныривал из туч и опять в них скрывался. Ветер вздымался, сдергивал у нее с головы капюшон. Ястреб скользил на гребнях вздымающегося ветра, искал, кого бы убить. Хотел что-то схватить, разодрать в кровь, вкусное заглотить, а кости пусть падают.

Папа мог быть где угодно.

Мог бы счесть, что у него веские причины быть чуть ли не где угодно или делать чуть ли не что угодно, хоть причины эти наутро и покажутся нелепыми.

Однажды вечером, когда Ри еще в пеленках лежала, папа поругался с Охламоном Лероем Долли, и у реки Твин-Форкс ему прострелили грудь. Он тогда улетал по фену, был в полном восторге, что его подстрелили, и поехал не к врачу, а тридцать миль в Вест-Тейбл, в таверну «Пятнышко», — похвастаться перед сборищем разнообразных корешей достославным пулевым отверстием, показать, как в нем кровь булькает. Рухнул он с ухмылкой, и пьянчуги донесли его на руках до городской больницы, — никто и не думал, что он до полудня доживет, все удивились, когда оклемался.

Папа был силен, но не в планировании. В восемнадцать свалил из Озарков, вознамерившись сшибить кучу денег на нефтепромыслах Луизианы, однако все закончилось тем, что за гроши он боксировал с мексиканцами в Техасе. Бил он, били его, кровь текла у всех, никто не разбогател. Через три года вернулся в долину без всяких трофеев, о приключениях говорили только драные шрамы у обоих глаз да байки, над которыми некоторое время мужики хмыкали.

Папа мог быть где угодно с кем угодно.

У мамы рассудок оторвало и разметало по сорнякам, только когда Ри сравнялось двенадцать, тогда-то она и узнала о папиной подружке. Звали ее Данахью, она работала в детском садике за границей Арканзаса, в Ридз-Гэпе. Переднее имя у нее было Эйприл, и поглядеть в ней было не на что, но такая миленькая пампушка, да и заработок постоянный. Ри однажды взяли в Ридз-Гэп и оставили там почти на неделю — с Эйприл нянчиться, она животом маялась. Это случилось два года назад, и с тех пор папа ни разу при ней имени Эйприл не упоминал, да и Ри ее запаха у него на одежде не чуяла. У Эйприл там был свой симпатичный желтый домик, чуть к западу от главной улицы, и папа мог быть где угодно.

~~~

На полпути между дядей Слезкой и домом, Ри свернула на запад по дороге вдоль ручья и вскарабкалась на заснеженную гряду, перешла белый луг. У Лэнганов был одинарный трейлер, рыжеватый, стоял на бетонном пятачке за их мусорным сараем. Сарай из дерева, которое много поколений мочила непогода, он посерел и расшатался. Спереди заваливался на одну сторону, сзади — на другую. В него бросали всякий мусор, который уже вряд ли пригодится зачем-нибудь, и забывали. А у трейлера было крылечко, и мужики могли ссать с угла на стенку этого сарая, поэтому там наляпалась короткая и лохматая выцветшая тень.

Лучшую подругу Ри Гейл Локрам беременность заставила выйти за Флойда Лэнгана, и теперь она жила в рыжеватом одинарном, под боком у его родителей. Гейл с Ри дружили с самой экскурсии во втором классе, когда столкнулись головами, загнав лягушку под стол для пикников у Мамонтова ручья, потом встали, потерли свои бо-бо и так друг к дружке прониклись, что дальше каждый проходящий год все праздные часы счастливо менялись одеждой и мечтами, а также мнениями обо всех прочих. У Гейл был младенец по имени Нед, четыре месяца, и на лице у нее только-только проступила озадаченная обида, какая-то остаточная печаль, словно она заметила: огромный мир катит себе дальше, а она в одночасье оказалась приклеенной к месту.

Ступая на крылечко, Ри услышала, как воет Нед. Минуту постояла на насте, помедлила у двери, затем постучала. Хлопнула опущенная подставка для ног, что-то забормотали. Дверь, похоже, примерзла, изнутри пришлось навалиться, а когда открылась, перед Ри возникла Гейл с Недом на руках, сказала:

— Слава богу, это ты, Горошинка, а не свекор со свекрухой чертовы. Флойда предки за мной следят, точно я нагадила, а не то собираюсь, когда отвернутся.

Флойд сказал:

— Ты бы про них язык не распускала, а? Прикуси и все. Они тебе крышу над головой дали, нет?

Ри улыбнулась, протянула руку ущипнуть Неда за щечку, но отпрянула от требовательных воплей — все личико у него пятнами пошло, руку уронила. Посмотрела на младенческую рожицу, всю кисло сморщенную от нужд, по которым он с рождения ревел, но, видать, никогда не удовлетворит, да и сам себе поименовать не сможет, сказала:

— Пригласишь в дом или мне тут так и стоять?

Флойд произнес:

— Пусть заходит. Ненадолго.

Гейл спросила:

— Слыхала?

— Ну.

Флойд сидел в передней комнате трейлера: развалился в кресле, в руках — пиво на снежный день, на коленях — наушники с длинным шнуром. Ему уже под двадцать, и Ри знала, большинство девчонок сочло бы его симпатичным, мечтательным или еще как. Песочные волосы, голубые глаза, сложен крепко, яркие зубы и улыбка — эдакая. Со средней школы он был стабильно влюблен в Хизер Пауни, но как-то раз Хизер куда-то уехала, а он напился и в «Сонике», в городе, наткнулся на Гейл — и сидел с ней машине, слушал трэш-металл, пока окна не запотели. И на следующий вечер с Гейл встретился, но на этом все — пока через несколько месяцев, весь багровый, не заявился пыхтя Старик Локрам. Флойд вдруг стал папашей с ребенком, а Хизер Пауни трубку теперь снимала далеко не всегда.