Зимняя Чаща - [28]

Я прохожу несколько шагов, вдыхаю холодный воздух, слушаю щебет утренних птиц, сидящих на соснах неподалеку, но вдруг мои ноги останавливаются. Они отказываются идти дальше. Я понимаю, что уже стоял однажды на этом самом месте, перед этой выветренной зимними ветрами могильной плитой. У меня начинает звенеть в ушах, моя память вскипает, начинает рваться наружу, и я вспоминаю написанное на плите имя. Для этого мне не нужно даже читать его.

Уилла Уокер.

Я стоял здесь в темноте, снег хрустел у меня под ногами, сквозь низкие облака кое-где просвечивали звезды. Я стоял и смотрел на эту самую могилу.

В моей голове начинают звучать голоса: это память продолжает выпускать свои когти, разгоняя в моих жилах кровь и тяжелыми, похожими на удары, волнами пульсируя у меня в груди.

Я прижимаю ладони к глазам, пытаюсь прогнать голоса.

Бесполезно. Я все равно их слышу. И знаю, что был не один той ночью.

Другие здесь тоже были – парни из моей хижины. Ретт, Джаспер и Лин. Все они были здесь. Вокруг падал снег, завывал ветер. Я чувствую в горле вкус виски, ощущаю тепло у себя в желудке, слышу отрывистый резкий смех.

Мы были здесь той ночью. Я был здесь. Мое сердце бешено колотится, хочется бежать – я не хочу быть на этом кладбище, когда приближается буря.

Но здесь были не только мы четверо.

С нами был кто-то еще. Другой парень.

Волны смеха эхом отдаются у меня в груди и в горле, и я делаю шаг назад. Затем еще один. Я не хочу быть здесь – воспоминания начинают резать меня на части без ножа. Вонзают мне свое зазубренное лезвие в печень.

Я дохожу до ворот, стучу по ним ногой, затем второй, чтобы сбить налипший на ботинки снег.

Пошатываясь, проскальзываю сквозь щель в воротах и прижимаю ладони к вискам. «Той ночью умер парень», – сказала Нора. Парень умер, а я исчез в лесу.

Ветер завывает вокруг, словно хочет предупредить о чем-то. Словно деревья помнят, кто я. Спотыкаясь, я бреду в сторону озера, прочь от кладбища. Позволяю своим ногам нести меня в сторону лагеря. Куда угодно, лишь бы прочь отсюда.

«Парень умер», – продолжает крутиться у меня в голове под завывания ветра.

И один из нас, кто был в ту ночь на кладбище, виноват в его смерти.

Нора

Старый, обращенный к озеру дом был пристанищем почти для всех Уокеров, живших когда-то на свете, за исключением, пожалуй, только самых первых, о которых мне мало что известно. Говорят, что они появились из леса, с вплетенными в волосы веточками можжевельника и стеблями наперстянки, а глаза у них были зоркими и бдительными, как у ночных птиц.

Легенды говорят, что мы возникли словно из сна.

Первые поселенцы клялись, будто видели, как Уокеры вышивали на ткани своих платьев защитные заклинания – обереги. Это были лунные пейзажи, пятиконечные звезды, белые кролики…

Еще говорили, что однажды Джозефина Уокер вышила на ткани своего темно-синего платья сердце, разрубленное пополам кинжалом, из которого по подолу почти до самых ступней Джозефины стекали капли крови. И что вы думаете? Спустя всего два дня парень, которого любила Джозефина – но который любил другую, – упал со своего крыльца и напоролся на пристегнутый к поясу охотничий нож, и тот, пробив ему грудь, попал в самое сердце.

В тот же миг ожили вышитые на платье Джозефины кровавые капли и начали стекать прямо на пол старого дома. Заклинание сработало.

После того случая местные окончательно убедились, что мы были ведьмами.

Насколько правдива эта история, вышивала ли на самом деле Джозефина Уокер разрубленное сердце на своем платье или нет, значения уже не имело. С тех пор женщин из семьи Уокеров будут считать колдуньями, которым ни в коем случае нельзя верить.

И в этом городке к нам никогда не станут относиться иначе. Никогда.

Знать историю своей семьи может оказаться делом нелегким, как и самой принадлежать ей – быть настолько прочно привязанной к конкретному месту, что начинаешь понимать каждый шорох деревьев, узнавать каждый кустик папоротника, слышать, как потрескивает зимой установившийся на озере лед. Чувствовать, что что-то не так, даже если не можешь увидеть этого своими глазами.

– Здесь так чертовски холодно, – говорит Сюзи, когда я вхожу в дом.

Она сидит на краешке дивана, поджав ноги к груди и накрывшись одеялом.

– Огонь погас прошлой ночью, – отвечаю я, сбрасывая с себя куртку и сапоги и присаживаясь на корточки перед печкой.

– Где ты была? – спрашивает Сюзи.

Я не отвечаю и не смотрю на нее. Правду ей говорить не хочется, но и на то, чтобы придумать какую-то ложь, у меня времени нет.

– Оливера искала.

– Того парня, которого ты нашла в лесу? – она удивленно приподнимает брови. Сюзи усмехается.

– Когда я проснулась, его уже не было, и я просто… не могла понять, что случилось. Подумала, что что-то не так.

– Ты волновалась за него? – ухмылка Сюзи становится еще шире.

– Нет, – качаю я головой. – Просто подумала, как это странно, что он ушел из дома еще до рассвета.

Сюзи перестает дрожать и наклоняется вперед. Даже согрелась сразу от любопытства.

Я чиркаю спичкой о стенку печки, и спичка загорается – сейчас ярче нее нет ничего в доме. Жду, пока огонь охватит мелкие веточки, разложенные на дне печи. Потом пламя перекидывается на более крупные поленья, и я закрываю дверцу: пусть печь нагревается изнутри.