Зимняя Чаща - [25]

Но сейчас ангар лодочной станции заколочен на зиму, на нем висит табличка «Закрыто», стуча на ветру по выкрашенной изумрудно-голубой краской двери – бум, бум, бум. Стук напоминает мне дятла, ищущего жучков в стволах елей.

– Привет! – окликает меня знакомый голос, и я разворачиваюсь к озеру.

Старый мистер Перкинс стоит в снегу на одном из причалов в своих высоких зеленых резиновых сапогах и желтом дождевике с накинутым капюшоном – он одет так, будто сейчас весна, дождливая, но теплая.

– Доброе утро, – отвечаю я.

Когда бабушка была еще жива, они с мистером Перкинсом часто сидели на причале по вечерам, болтая о прошедших годах, о том, как все было, прежде чем сюда начали приезжать туристы. Когда ты мог, придя домой с берега, притащить прилипшую к подошве крупинку золота, а рыбы в нашем озере было как грязи. Теперь мы с мамой время от времени приходим на пристань, чтобы проведать мистера Перкинса, особенно зимой. Приносим ему термос с горячим яблочным чаем с корицей, горячий, прямо из духовки, тыквенный пирог и баночку меда.

Но сегодня я пришла без пирога.

Мистер Перкинс кивает мне. В руках он держит метлу, которой сметает нападавший на причал снег. Странное для зимы занятие, но, впрочем, Флойд Перкинс и не был никогда нормальным человеком.

– Причалы начинают тонуть под снегом, – поясняет он. – А моя снежная лопата сломалась.

Мистер Перкинс указывает на метлу, словно она – совершенно естественное решение этой проблемы, а затем добавляет, глядя прищурившись на небо:

– Этот чертов снег и не думает прекращаться. Все почти так же плохо, как в тот год, когда твоя двоюродная бабушка Елена начала кидать кубики льда из своего окошка.

Мистеру Перкинсу известны почти все истории об Уокерах. Да он и сам был здесь в ту зиму, когда Елена Уокер начала каждое утро выбрасывать из своего чердачного окошка кубики льда – это было особое заклинание, вызывающее снег. Между прочим, такое заклятие только Елена и могла сотворить. Так вот, зима в том году растянулась на целых восемь месяцев, после чего мать Елены, Изольда, запретила дочери впредь вызывать снег и повесила замок на холодильник, чтобы та не могла больше замораживать в нем кубики льда. До сих пор не могу сдержать улыбку, представляя Елену с ее курчавыми, огненно-рыжими волосами, на которые с неба падают снежинки.

– Лес, похоже, рассердился, – замечаю я, кивая в сторону гор, над зазубренными северными склонами которых низко стелются облака. Нет, к нынешним зимним бурям Елена Уокер со своим заклятием никакого отношения не имеет, тут что-то другое. На озеро постепенно опускается тьма – предвестница, что вскоре что-то должно произойти. Я засовываю руки в карманы куртки, топаю ногами, чтобы разогреть их.

– Да, этому лесу характера не занимать, – соглашается мистер Перкинс, едва заметно улыбаясь. – Лучше его не злить.

«Одиноко стоящее дерево может накопить ненависть только в своей коре и изъеденных насекомыми листьях – так начинается написанное от руки примечание на полях в книге заклинаний. – Но целый лес способен сплести такую густую сеть злобы, так прочно укоренить ее, что никто не сможет целым и невредимым пройти через такое место».

Эта мысль, возможно, пришла ко мне запоздало. Суровое, жесткое напоминание, что лесу верить нельзя. Деревья могут плести заговоры. Они наблюдают. И они просыпаются.

Я отвожу взгляд от гор и спрашиваю:

– Вы сегодня утром здесь никого не видели?

Мистер Перкинс вытирает вспотевший лоб, затем прикладывает к нему руку козырьком и смотрит вокруг, напоминая капитана, который высматривает землю посреди бескрайнего синего моря.

– А ты кого ищешь? – спрашивает он.

Я не уверена, что мне хочется что-либо объяснять ему про Оливера. И вообще обо всем. Поэтому я просто говорю.

– Парня одного из лагеря.

Мистер Перкинс тяжело, словно на трость, опирается на ручку старой проволочной метлы и спрашивает:

– Те парни беспокоят тебя? – его лицо становится серьезным, седые брови поднимаются дугой. Мистер Перкинс готов защищать меня. Вообще-то я отношусь к нему почти как к своему дедушке, а порой мне кажется даже, что он заботится обо мне больше, чем моя собственная мать. – Если они только посмеют сказать про тебя что-то нехорошее, дай мне знать, а уж я…

Он боится, что меня в лицо будут называть ведьмой. Будут швырять в меня камнями, как привыкли это делать местные жители, завидев возле озера кого-то из Уокеров. Он беспокоится, что я могу оказаться хрупкой, как лед, и сломаюсь от резкого слова.

Но я унаследовала от бабушки гораздо больше, чем он думает.

– Они ничего мне не сделали, – успокаиваю я его и даже улыбаюсь.

Мистер Перкинс выпячивает подбородок.

– Хорошо, хорошо, – говорит он, затем распрямляет плечи, борясь со своей уставшей, сгорбившейся спиной. Его левая рука начинает дрожать – такое в последние годы случается довольно часто, – и мистер Перкинс прихватывает ее своей правой рукой, чтобы унять дрожь. – Нет, сегодня утром я никого здесь не видел, ни парня, ни оленя, ни потерянной души.

– Он мог и раньше пройти, еще до рассвета, – я поджимаю губы, мне становится неловко за свой глупый вопрос. Что я отправилась по оставленным в снегу следам Оливера.