Зимний собор - [43]

Заколку Петр мне подарил. А сапоги – Андрей.

Я – средь клыков, рогов и рыл. Я – с краю, у дверей.

Не помешаю. Свой кусок я с блюдечка слижу.

Шрам – череп пересек, висок, а я – жива сижу.

Кто на подносе зелье прет да семужку-икру!.. –

А мне и хлеб рот обдерет: с ним в кулаке – помру.

Налей лишь стопочку в Раю!.. Ведь все мои – в Аду…

А это кто там… на краю стола… презрев еду… –

В серьгах, дрожащих до ключиц… в парче до голых пят… –

Сидит, птенец средь черных птиц, и лишь глаза горят?!..

Глаза, – в них все: поджог, расстрел, пожарища, костры.

Глаза, – в них груды мертвых тел, орущие дворы.

В них – дикий хохот над землей, железа ржавь и лязг!..

Сарыни визг,

сирены вой,

бельмо продажных ласк…

И ночь их на фаянс лица ложится столь страшна,

Что я крещусь!.. и жду конца!.. Пьянею без вина…

Ах, девочка, – тебя родил святой или злодей,

Но кто тебя за грош пропил на торжище людей?!..

Закутал кто тебя в парчу?! Кто в уши – изумруд

Продел?!.. кто жег тебя, свечу, внося в барак, в приют?!

Кто, сироту, тебя хлестал, как смерд – коней не бил,

А после – в шубку наряжал, на карусель возил?!..

И видела ты стольный град, огонь его витрин.

И видела: глаза горят у тех, кто гол, один,

И нищ, и голоден, и бос, – и, посреди огня,

У хлебного ларька – до слез!.. – узрела ты – меня…

Бегу к тебе я через зал! Чрез пасти и клыки!

По головам!.. так – между шпал – весною – васильки!

Ломаю рюмки и хрусталь! Графины оземь – дзынь!..

Родная, мне парчи не жаль – царица, чернь, сарынь!

Пока тебя век не сожрал, не схрупал до кости,

Пока тебя, как яркий лал, не скрасть, не унести

В дубовом, жадном кулаке, где кровью пахнет пот, –

Давай, сбежим!.. Так!.. налегке! Мороз не задерет!..

Уволоку и унесу на высохших руках!

Тебя от роскоши спасу, от меда на устах!

От морд мохнатых! Ото лжи: тли вдоль парчи горят!

Тебя на блюдо – не дрожи!.. – положат и съедят!

Бежим!.. – Но за спиной – ковер заморского тканья.

Он за тобой горит, костер, где сгибнем ты и я.

Пылает Вавилонска пещь, где нашим позвонкам

На друга друг придется лечь, как битым черепкам.

В узорах пламенных – войной горит, дитя, твой трон.

А после – в яме выгребной усмешкой рот сожжен.

Ухмылкой старой и чужой, – о, нищею!.. – моей:

Кривою, бедною душой последней из людей.

Ковер мерцает и горит, цветная пляшет шерсть.

Я плачу пред тобой навзрыд, затем, что есть ты, есть –

Красивая девчонка, Жизнь, вся в перстнях пальцев дрожь:

Ну поклянись. Ну побожись,

Что ты – со мной – уйдешь.

ЧУДЕСНЫЙ ЛОВ РЫБЫ

Огромной рыбой под Луною – Волга:

Как розовая кровь и серебро!

Бери же сеть да ставь!.. Уже недолго –

Вот все твое добро:

Дегтярная смола ветхозаветной лодки,

Тугая, ржавая волна –

И женский лик Луны, глядящий кротко

С посмертного, пылающего дна…

Ловись же, рыба! Ты – еда людская.

Скрипи, уключина! Ты старая уже.

Ох, Господи, – рыбачка я плохая,

Но в честь отца, с его огнем в душе,

Так помня тех лещей, язей, что ты,

с крючка снимая,

Бросал в корзину в деньгах чешуи, –

Ты молодой, ты, маму обнимая,

Ей шепчешь на ухо секреты: о любви… –

Так в полный рост встаю я в старой лодке.

Клев бешеный. Не успеваю снять:

Река – рыбалка – слезы – смех короткий –

Пацанка на корме – невеста – мать –

Рыдающая на отцовом гробе –

И снова – в плоскодонке – на заре –

Старуха в пахнущей лещами робе.

И рыба в серебре.

И космы в серебре.

***

…ни крестин… ни похорон… ни годин…

…на тебя молиться…

…на тебя возлечь –

Спеки нас, Боже. Пирог один:

Сын, Отец, Дочь, Печь,

Мать. Это одна любовь.

Одна: когда острое – обниму

Кольцом. Когда меж рыбами языков

Жемчуг жизни сверкнет – и уйдет во тьму.

САНТАЯНА

…я положу тебя у фонтана –

Голого – навзничь. Ничком – потом.

Ты будешь Санта, я – Сантаяна.

Рта твоего коснусь животом.

Видишь, он масляный; он струится

Влагой; и жемчуга нить на нем;

Ты будешь охотник, я буду птица;

Ты будешь печью; я буду огнем.

Ты прободаешь мне красное лоно,

Как бык священный с острова Крит.

Горсть из Голконды камней зеленых

На грудь насыплешь – так грудь горит!

Всю зацелуешь – заткешь парчою

Шепота, боли, укусов, слез;

Мглу детородства зажжешь свечою;

Наг мой, бедняк мой, и гол и бос…

…грешники, грешники. Из кастрюли

Божией – жареных, нас, цыплят,

Вдоль на подносы льда сыпанули,

Где перец пурги, купола горят.

Где луч фонарный брюхо разрежет.

Где от испода – и до нутра –

В ребрах заря золотая брезжит,

Лядвия черная жжет дыра.

Господи, Госпо… грешники, грешни…

Дай губы. Дай язык. Дай чрево. Дай –

Ветер небес твоих дай нездешний.

Глаз твоих ясных Господень Рай.

Сад твоих рук, ветвистых и пьяных.

Смертно. Грязно. Пусто. Впотьмах –

Дай… не дрожи… родной!.. Сантаяна –

Жемчуг любви из дыры кармана,

Жемчуг, что нагло держал в зубах,

Жемчуг, зубок, чеснок ожерелья,

Что своровал, что скусил… – у той,

Что не крутилась, корчась, в постели,

Что на стене горела – святой.

В храмах железных. В приделах багряных.

В Индии нашей, где ржавь и лязг.

…дай мне любить тебя, Сантаяна,

Тонкою песней последних ласк.

САНДАЛОВЫЕ ПАЛОЧКИ

…Сине-черная тьма. Ангара подо льдом изумрудным.

Заполошный мороз – режет воздух острее ножа.

Бельма окон горят. Чрез буран пробираюсь я трудно.

Это город сибирский, где трудно живу я, дрожа.

Закупила на рынке я мед у коричневой старой бурятки.