Зима - [25]

— Поднимай его. Надевай браслеты. — Тамлински поднимается. Он наклоняется, упирается руками в колени и плюет в снег. — Бл*дь. — Мужику удалось врезать моему напарнику прямо по яйцам, прежде чем пуститься вниз по улице, заработав еще и обвинение в нападении. Он белый как полотно.

Я поднимаюсь на колени, доставая наручники для старика, который уже не сопротивляется. Теперь, когда сокровище пропало, силы для борьбы, кажется, полностью покинули его.

Я надеваю наручники на запястья и помогаю ему встать на ноги.

— Дай куртку, — говорю Тамлински.

— Зачем она тебе?

— Он голый ниже пояса, мудак.

Тамлински качает головой.

— Моя куртка ни за что на нем не окажется. Тебе надо — отдавай свою гребаную куртку!

— Тамлински, у меня уже и так штанины в моче. Она в моих чертовых ботинках. Просто дай куртку.

Я протягиваю руку и жду. Напарник одаривает меня убийственным взглядом, передавая фирменную полицейскую куртку.

— Клянусь богом, если он обделает ее…

Бездомный парень качается рядом со мной, улыбаясь. Он практически беззубый:

— Мне больше не нужно никуда идти. Я уже пришел.

— Я за него ручаюсь. — Накидываю куртку Тамлински на тело старика, и мы втроем возвращаемся обратно к авто, метров триста вверх по дороге.

Вернувшись в отделение, Тамлински бросает свою куртку в мусорную корзину в раздевалке. Мои штаны следуют туда же. Я промываю ботинки и держу их под сушилкой для рук, ругаясь себе под нос. Никто не спрашивает меня, чем я занимаюсь. Быть в дерьме — обычное явление в этих краях.

Разобраться с бездомным парнем, переодеться и вернуться на улицы — все это занимает у нас ровно час. Тамлински настаивает, чтобы, пока мы дежурим, я завез нас в закусочную под предлогом захватить лучшие рогалики — хотя любая закусочная в Нью-Йорке продает лучшие рогалики, — но я знаю правду и подтруниваю, когда он забирается обратно в машину.

— Ты наконец-то ее пригласил?

— Кого пригласил? — Он хмурится, кидая в меня коричневым промасленным бумажным пакетом.

— Ее. — Я указываю на стоящую за прилавком блондинку с пышными кучерявыми волосами, с которой Тамлински заигрывал последние тринадцать минут. Она видит меня и ошибочно принимает мой жест за приветствие. Машет в ответ, улыбаясь, как восторженная школьница.

Тамлински опускает мою руку вниз.

— Не тычь в нее пальцами, придурок. У меня все под контролем.

Я не могу сдержать ухмылку, которая появляется на моем лице.

— У тебя все под контролем? — Качаю головой. — Ни капли.

— Пошел ты, друг. Ты просто завидуешь. Где твоя девушка, а? Мы напарники целых восемнадцать месяцев, но ни разу не заезжали ни к одной горячей цыпочке, которая тебе нравится. Твои шары, наверное, сократилась до размеров горошка.

— Горошка? — Я переключаю передачу.

— Попробуй отрицать. Когда ты последний раз занимался сексом?

Я усмехаюсь. Самое смешное в том, что он прав. Я давно не занимался сексом. Очень давно. Два года, если быть точным. Нам с Кейси было хорошо, когда мы были детьми, и ничего не имело значения. Мы спали друг с другом всего пару недель в наших отношениях, а затем трахали мозг друг другу в течение многих лет. Секс, казалось, не имел особого значения, пока однажды утром, после того, как мы только что переехали в город вместе, Кейси не села на меня верхом. И тогда я посмотрел на нее, на самом деле посмотрел, и вдруг меня озарило. Я понял, что не люблю ее.

Мы прекратили заниматься сексом в тот день. Ей потребовалось целых двенадцать месяцев, прежде чем она ушла. Может быть, я должен был порвать с ней, не дожидаясь этого. Но я просто хотел… Дать нам больше времени. Может быть, я бы снова влюбился в нее. Может быть, она снова стала бы что-то значить. Это было чертовски глупо. Пустая трата времени. Я слишком поздно понял, что никогда не любил ее. Она была просто горячей девчонкой, а я был просто эгоистичным подростком.

Моя улыбка притупляется, когда мы продолжаем объезд.

— Мы не можем заехать к девушке, которая мне нравится, Тамлински. Девушка, которую я люблю, живет на другом участке. А я уважаю личные границы.

Личные границы — не единственная моя проблема. Есть другие границы, с которыми надо считаться.

Дежурство заканчивается. Наконец-то. Я не иду к Коулу. Слишком устал и слишком зол, чтобы поговорить о контракте спокойно. Ему придется подождать. Я истощен.

Открываю дверь, снимаю футболку и, разбрасывая одежду, направляюсь прямиком к холодильнику за пивом. Я не сразу вижу ее тень. Все, что я вижу, — это преступник, и все, о чем я думаю, — это пушка. Бросаюсь вперед, готовясь опрокинуть ублюдка на пол, когда слышу ее голос:

— Господи, Лукас. Остановись! Это я. Это я!

Мои руки сжимаются в кулаки. Нужно было десять раз подумать, прежде чем вспоминать о ней. В конце концов, это происходит с поразительной частотой. Стоит только помянуть черта лысого — и вот он.

— Твою мать, Кейси. Что, черт возьми, ты делаешь в моей квартире?

Она надувает губки, зная, как это сводит меня с ума. Раньше я не знал или не осознавал, насколько манипулирующей сукой она была.

— О, малыш. В твоей квартире? — Кейси подходит ко мне, цокая каблуками, и прикладывает ладонь к груди, опираясь на нее, — так близко, что я чувствую запах духов, которые она всегда использовала еще в школе, потому что знала, что я люблю их. — Не так давно это была наша квартира, помнишь? Наша гостиная. Наша кухня. Наша спальня. — Она поднимает бровь, глядя мне в глаза. — Наша спальня?