Зима мира - [318]

Мод и Монике было за пятьдесят – они, по счастью, были слишком старые, чтобы забеременеть; Аде просто повезло; а вот Карла и Фрида – обе после изнасилований понесли.

Фрида сделала аборт.

Это было незаконно, при нацистах это каралось смертной казнью, и закон все еще был в силе. Поэтому Фрида пошла к старой акушерке, которая сделала это за пять сигарет. При этом Фрида заразилась опасной инфекцией и умерла бы, если бы Карла не ухитрилась стащить из госпиталя дефицитный пенициллин.

Карла же – решила ребенка оставить.

Ее отношение к этому переходило из одной крайности в другую. Когда по утрам ей было плохо, она ненавидела тварей, надругавшихся над ее телом и оставивших ей это бремя. Но бывали минуты, когда она ловила себя на том, что сидит, обхватив руками живот и глядя в пространство, мечтательно размышляя о детской одежде. Потом она спрашивала себя: вдруг лицо ее ребенка будет напоминать ей кого-то из насильников и заставит ее возненавидеть собственное дитя? Но ведь будут же в нем и черты фон Ульрихов тоже? Ей было горько и страшно.

В январе 1946 года она была уже на девятом месяце беременности. Как и большинство немцев, она терпела холод, голод и нужду. Когда ее беременность стала очевидной, ей пришлось уйти из больницы и пополнить миллионные ряды безработных. Нормы питания менялись каждые десять дней. Тем, у кого не было привилегий, полагалось 1500 калорий. И за это, конечно, еще надо было платить. Но даже для тех покупателей, у кого были и деньги и карточки, иногда просто не было никакой еды.

Одно время Карла подумывала, не обратиться ли к русским за какими-нибудь льготами, поскольку во время войны она шпионила для них. Но Генрих попробовал – и результат был устрашающий. В разведке Красной Армии решили, что он должен продолжать заниматься шпионской деятельностью для них, и предложили ему внедриться к американским военным. Когда он сказал, что предпочел бы не заниматься этим, они разозлились и стали грозить отправкой в концлагерь. Он выпутался, сказав, что не знает английского, а следовательно, пользы от него никакой. Но Карла получила ясное предупреждение и решила, что безопаснее всего – сидеть тихо.

Сегодня Карла и Мод были счастливы, потому что продали комод. Это была мебель в югендстиле из капового дерева светлого дуба, его купили родители Вальтера, когда поженились в 1889 году. Карла, Мод и Ада погрузили его на взятую взаймы ручную тележку.

Они все еще жили без мужчин в доме. Эрик и Вернер были среди миллионов немецких солдат, которые пропали без вести. Может быть, они погибли. Карла слышала от полковника Бека, что в боях на восточном фронте погибли почти три миллиона немцев и еще больше – в русском плену, от голода, холода и болезней. Но еще два миллиона были пока что живы и работали в лагерях Советского Союза. Некоторые вернулись: либо бежали из плена, либо были освобождены, оказавшись слишком больными, чтобы работать, и присоединились к тысячам беженцев, бредущим по Европе в надежде добраться домой. Карла и Мод писали письма и посылали их, надеясь на милость Красной Армии, но никакого ответа так и не было.

Перспектива возвращения Вернера приводила Карлу в смятение. Она по-прежнему его любила и отчаянно надеялась, что он жив и здоров, но встретиться с ним ей было страшно – теперь, когда она носит под сердцем ребенка человека, который ее изнасиловал. Хоть в этом не было ее вины, она все равно сгорала от стыда.

Три женщины толкали по городским улицам тележку. Ребекку оставили дома. Кошмарный пик красноармейских оргий с изнасилованиями и грабежами уже прошел, и Ребекке больше не приходилось жить на чердаке, но расхаживать по городу хорошенькой девочке было еще не безопасно.

По всей улице Унтер-ден-Линден, когда-то излюбленному месту прогулок немецкой элиты, теперь висели громадные портреты Ленина и Сталина. Большинство дорог в Берлине было уже расчищено, и через каждые несколько сотен метров лежали кучи обломков разрушенных зданий, готовые к повторному использованию – если немцы окажутся в состоянии отстроить свою страну. Многие акры жилья, часто целые кварталы, были уничтожены. Чтобы восстановить разрушенное, понадобятся годы. В руинах разлагались тысячи тел, и все лето в воздухе стоял ужасный сладковатый запах гниющей человеческой плоти. Сейчас он чувствовался только после дождя.

Между тем город поделили на четыре зоны: русскую, американскую, английскую и французскую. Многие из уцелевших зданий были заняты оккупационными войсками. Берлинцы же ютились где могли, часто находя убежище в непригодных для жизни уцелевших комнатах полуразрушенных домов. В городе восстановили водоснабжение, временами давали и электричество, но вот найти топливо, чтобы обогреть квартиру и приготовить еду, было трудно. Если бы комод был порублен на дрова, его ценность была бы ничуть не меньшей.

Они отвезли комод в Веддинг, во французскую зону, где продали славному парижскому полковнику за блок «Житан». Валюта оккупантов стала бесполезной – русские слишком много ее напечатали, – и все продавалось и покупалось за сигареты.

Они возвращались с победой, Мод и Ада везли пустую тележку, Карла шла рядом. От толкания тележки у нее болело все тело, но они разбогатели: целого блока сигарет хватит надолго.