Зима мира - [319]

Настала ночь, и температура упала до нуля. Их путь домой лежал в одном месте через английский сектор. Иногда Карла гадала: не согласились бы англичане помочь ее матери, узнав о ее бедственном положении? С другой стороны, Мод уже двадцать шесть лет была гражданкой Германии. Ее брат, граф Фицгерберт, был богат и влиятелен, но отказался ей помогать после ее брака с Вальтером фон Ульрихом, а он был человек упрямый; вряд ли его отношение к ней могло измениться.

Возле дома, занятого оккупационными властями, им встретилась небольшая толпа, человек тридцать-сорок, одетых в обноски. Остановившись узнать, на что все так смотрят, Мод, Ада и Карла увидели, что в доме проходит прием. В окна были хорошо видны ярко освещенные комнаты, смеющиеся мужчины и женщины с бокалами в руках и официанты, двигающиеся среди гостей с подносами еды. Карла посмотрела вокруг. Толпу с основном составляли женщины и дети – мужчин в Берлине, да и вообще в Германии, осталось немного, – и все жадно смотрели в окна, словно отверженные грешники перед закрытыми вратами рая. Это было жалкое зрелище.

– Это бессовестно! – сказала Мод и направилась к двери дома.

Путь ей преградил английский часовой со словами: «Нет, нет!» – должно быть, единственное, что он знал по-немецки.

– Мне необходимо видеть ваше начальство, – чопорно обратилась к нему Мод. Ее манера говорить по-английски, усвоенная с детства, выдавала представителя высшего класса.

Карла, как всегда, восхитилась маминым самообладанием и достоинством.

Часовой с сомнением посмотрел на мамино поношенное пальтишко, но, чуть помедлив, постучал в дверь. Она открылась, мелькнуло лицо.

– Господина офицера желает видеть английская дама, – сказал часовой.

Тут же дверь открылась снова, и выглянули уже двое. Должно быть, именно так рисовали карикатурных офицера британской армии и его жену: он в парадном кителе, она – в длинном платье и жемчугах.

– Добрый вечер, – сказала Мод. – Мне очень жаль, что пришлось побеспокоить вас во время приема.

Они потрясенно уставились на нее: никак не ожидали, что женщина в лохмотьях обратится к ним подобным образом.

– Я просто подумала, что вы должны увидеть, – продолжала Мод, – что вы творите с этими несчастными, стоящими у ваших окон.

Супруги посмотрели на толпу.

– Вы могли бы задернуть шторы, хотя бы из жалости! – сказала Мод.

После паузы женщина сказала:

– Ах, Джордж, дорогой, мы, кажется, поступили очень некрасиво?

– Возможно, но непреднамеренно, – буркнул мужчина.

– Может быть, нам следует вознаградить их, вынести им что-нибудь из еды?

– Да, – быстро сказала Мод, – это было бы и принесением извинений, и проявлением великодушия.

Офицер с сомнением посмотрел на жену. Наверняка раздача бутербродов голодающим немцам была бы нарушением каких-нибудь правил.

– Джордж, дорогой, ну можно? – умоляюще воскликнула женщина.

– Ладно, – сказал ее муж.

Женщина повернулась к Мод.

– Спасибо, что обратили на это наше внимание. Мы правда не хотели ничего подобного.

– Пожалуйста, – сказала Мод и сошла с крыльца.

Через несколько минут из дома стали выходить гости с тарелками бутербродов и пирогами, которые они предлагали толпе голодающих. Карла усмехнулась. Мамина дерзость окупилась: она взяла большой кусок фруктового пирога и проглотила в несколько секунд. Там было больше сахара, чем она съела за последние полгода.

Шторы задернули, гости вернулись в дом, и толпа рассеялась. Мод и Ада взялись за ручки тележки и повезли ее дальше.

– Какая ты молодец, мама, – сказала Карла. – Блок «Житан» и бесплатная еда, и все – в один день!

Карла подумала, что, кроме русских, мало кто из солдат оккупационных армий обращался с немцами жестоко. Ей это казалось странным. Американские рядовые раздавали плитки шоколада. Даже французы, чьи собственные дети голодали во время немецкой оккупации, часто проявляли доброту. «После всех несчастий, которые мы, немцы, принесли своим соседям, – подумала Карла, – это поразительно, что они больше не ненавидят нас. С другой стороны, после нацистов, Красной Армии и бомбардировок – может быть, они думают, что мы уже достаточно наказаны».

Когда они добрались домой, было поздно. Завезя тележку соседям, которые им ее одолжили, и дав им в уплату полпачки «Житан», женщины вошли в свой дом, который, по счастью, уцелел в войну. Большинство окон было без стекол, камни испещрены вмятинами, но существенного вреда нанесено не было, и дом по-прежнему защищал от непогоды.

Но все равно теперь женщины вчетвером жили в кухне, спали на матрасах, которые притаскивали на ночь из прихожей. Даже одно это помещение было достаточно трудно обогреть, а на остальной дом топлива уж точно не было. В прежнее время кухонную печь топили углем, но теперь достать его было абсолютно невозможно. Однако они обнаружили, что печку можно топить множеством других вещей: книгами, газетами, разломанной мебелью, даже тюлевыми занавесками.

Спали они по двое: Карла с Ребеккой, а Мод с Адой. Ребекка, обнявшись с Карлой, часто засыпала в слезах – как в ту ночь, после гибели ее родителей.

Долгая прогулка утомила Карлу, и она сразу легла. Ада разожгла в печи огонь старыми политическими журналами, которые Ребекка принесла с чердака. Мод разбавила водой остатки сделанного на обед фасолевого супа и подогрела на ужин.