Зигги Стардаст и я - [63]

– Ты узнал об этом от деда?

– Ага. И еще от древних греков, римлян, египтян, китайцев и…

– Ладно, я понял.

– Ну?..

– Ладно.

Если не считать доклада, который не считается, потому что в классе было темно, а я был покрыт золотыми блестками, я никогда никому не позволял увидеть себя без рубашки. В смысле, я и себе-то не позволяю себя видеть без рубашки. Закрываю глаза, медленно стягиваю футболку через голову.

– Ой-ей! – восклицает он.

– Знаю. Я похож на лист красного картона.

– Хуже. Даже смотреть больно.

– Ага…

Он наносит сок алоэ на мой лоб. Холодное, слизистое жжение от его пальцев начинает пульсировать в шраме.

– Ай!

– Извини, приятель. Сначала может быть больно, но потом точно станет легче, обещаю, – произносит шепотом. Господи. Сижу, не открывая глаз.

От его пальцев начинают разбегаться разряды. Может, побочный эффект лечения. А может дело в его пальцах. Потому что, ох, елки, то, как он касается моей кожи…

Его руки…

Господи всемогущий, его руки.

Я и забыл, какие они нежные. Как листочки сушильной бумаги. Они массируют мою грудь.

– Как ощущения, нормально? – спрашивает Уэб мне в щеку. Его дыхание щекочет шею.

Я не в силах ответить.

Продолжает массировать. Разряд проходит через его ладони, словно мое сердце встряхивают электроды дефибриллятора. Переживи-передыши, переживи-передыши, переживи-передыши это…

Его ладони спускаются к ногам. Зигги! Помилуй! Нет! Словно электрические браслеты обвиваются вокруг бедер. Обжигая. Дыши, дыши, дыши… я не должен… этого делать… больно… распахиваю глаза.

Он в считаных сантиметрах от меня, его руки прилипли к моим ногам…

Я вдыхаю.

Он выдыхает.

Потом подается ближе.

Я сейчас такой каменный, что с моего конца можно запускать ракеты, а я и не почувствую. Зато знаю, что он чувствует. Он прижат к нему. И горит так, что из моего глаза катится слеза, которую я не успеваю остановить.

Уэб смахивает ее.

– Ты в порядке?

Киваю.

Тонем в глазах друг друга, как в тот момент во время доклада, единственные два человека во вселенной… разлучившись с ним на эти две недели, я почти забыл, как это было. Почти…

– Я рад, что ты вернулся, – шепчет он.

– Я… тоже…

– Не следовало тебе тем вечером говорить такие вещи, – укоряет Уэб. – Ты меня очень обидел.

– Я знаю, я…

– Я не представлял, что такое возможно. Что ты можешь меня обидеть. Что кто-то это вообще может сделать. Не так…

– Извини. Я испугался. А когда я пугаюсь, внутри меня рождается безумие. Это не оправдание, но…

– Ты не должен позволять им так с тобой обращаться.

– Что?

– Если бы ты не скрывался, может, у тебя внутри не было бы такого безумия…

– Хотел бы я, чтобы все было так просто…

– Да… я понимаю… я тоже… – Стирает с моей щеки еще одну слезу, опускается на колени и пятки. Его волосы разобраны на прямой пробор и струями стекают по груди. – Как странно, я…

– Что?

Опускает взгляд.

– Не знаю, приятель… Быть здесь… с тобой… Я обычно настолько погружен в свои мысли, но, когда мы вместе… – Теребит обмахрившуюся дырочку в джинсах. – Мои мысли словно уплывают прочь, и вещи… снова обретают смысл – даже теперь. Трудно объяснить…

Я приподнимаю его подбородок. Стоит моим пальцам коснуться его кожи, меня пронизывает разряд. Сбивается дыхание, но я даже не морщусь.

– Мне этого не хватало, – шепчет он.

– Мне… тоже, Уэб…

– Я хотел бы… чтобы мы просто… не знаю…

– Я знаю… я тоже…

Его губы так близко, что я ощущаю запах вишневых леденцов – и хочу почувствовать их в собственном рту, ощутить его дыхание в своем, однако…

Нельзя.

– Я должен вернуться, – говорю, обращаясь к тканому коврику-сердцебиению. Так легче.

– О…

– В смысле, я хочу остаться, но мне небезопасно быть здесь… – Осторожно натягиваю футболку и делаю шаг к двери. Чувствую, как слезы переполняют глаза, но больше ни одной не позволю сбежать.

– Эй… Боуи-бой. – Он поднимается с пола, обнимая себя за плечи так, как мне хотелось бы, чтобы обнимал меня. – Может, придешь завтра…

Не шевелюсь.

– Мы можем прятаться от этих говнюков вместе… – продолжает он.

– Я… не могу, Уэб.

– Да… – Заправляет прядь волос за ухо, возит ступней по деревянному полу. – Помнишь ту запись, которую мы сделали у тебя в комнате?

– Конечно.

– Мы всегда можем отправиться туда, знаешь? На Луну. Там хотя бы безопасно…

– Ага… ага, безопасно…

– Значит, там и увидимся?

– Да… ладно… там и увидимся…

На лице снова улыбка с ямочками.

– Я просто… подожду на балконе. Чтобы убедиться, что ты нормально добрался на другую сторону…

Киваю и выхожу за дверь до того, как слезы начинают катиться по щекам.

Значит, как говорит Эйнштейн: «Вселенная всегда желает тебе наивысшего блага»? Будь это правдой, мы жили бы не здесь. Не в это сломанное время, не в этом сломанном городе, не на этой сломанной планете с кусочками сломанного креста Зигги. Нет. Мы бороздили бы на каравелле звездные просторы. Вместе.

Добравшись наконец до трейлеров, я оборачиваюсь, чтобы помахать рукой.

Но его уже нет.

40

1 июля 1973 года, воскресенье

Следующим утром я горю. Отрываю голову от подушки. О-о-о! Эти солнечные ожоги сжигают меня заживо. Должно быть, у меня температура… или еще что. Что произошло вчера вечером? Что такое было в этой слизи алоэ? Каждый нерв в теле – пламенный язык солнца, и мир какой-то волнистый, словно я смотрю кино и вижу эпизод, где герой видит сон. Несомненно, это