Когда-то давным-давно родился Клод
Но еще раньше родился Ру — Рузвельт Уолш-Адамс. Писать было решено через дефис — из всех обычных соображений (и вопреки им). Но главным образом ради того, чтобы дедушкино имя, полученное первенцем, не звучало так по-президентски: это казалось родителям слишком большой ответственностью для весившего ровно 2 килограмма 700 граммов новехонького крохотного человечка. Итак, вначале родился Ру, весь розовый, липкий, громкий и чудесный. Потом родился Бен. Потом они обсуждали, и рассуждали, и спорили, и решили «ну еще только один разок», и таким образом получили близнецов — Ригеля и Ориона, — которые, несомненно, должны были взбунтоваться против своих имен, когда доросли до четырех годков. Особенно после того, как Ригель узнал, что его назвали в честь левой ноги созвездия братика, но в тот момент они были слишком малы и крикливы, чтобы это их заботило. Такой скачок — было два, а стало четыре — ощущался поистине астрономическим, потому-то родители и обратили взоры к небесам.
Вот почему Рози Уолш, несмотря на то что была дамой весьма ученой, адептом логики и здравого смысла, личностью, прочно утвердившейся в правой половине правого полушария собственного мозга, посвятила пятнадцать минут, непосредственно предшествовавших зарождению Клода, перетаскиванию супружеской кровати с ее законного места у стены на середину комнаты, дабы она была ориентирована с востока на запад, а не с севера на юг. Талмуд, как сообщила ей матушка, совершенно недвусмысленно указывал, что много сынов родится у мужа, чье ложе смотрит на север, и, хотя Рози искренне в этом сомневалась, равно как и в большинстве рекомендаций Талмуда, не могла не воспользоваться шансом. Также молча подала мужу на обед лосося и (пусть они и были взрослыми людьми) печенье с шоколадными кусочками, ибо немецкий фольклор предписывал красное мясо и соленые закуски мужчинам, нуждающимся в наследниках, и занятия сексом днем тем, кому желанны дочери. Тот же фольклорный веб-сайт рекомендовал класть деревянную ложку под кровать, чтобы зачать девочку, и она послушалась. Однако почувствовала себя идиоткой и швырнула ее на трюмо, подумав, что Пенн станет насмешничать — и по праву, — если увидит, и поэтому сунула ложку в единственное место, оказавшееся под рукой, — под кровать. Не повредит.
Источники, сомнительные и еще более сомнительные, также рекомендовали миссионерскую позу, и вот этой рекомендации она последовала с радостью. Данная поза, насколько она могла судить, была как ванильное мороженое: вроде бы полагалось быть скучной и выбираемой лишь бесстрастными, лишенными воображения и физических сил людьми, но на самом деле была лучшей. Ей нравилось смотреть в лицо Пенну, когда оно было так близко, что рассыпалось на фрагменты, точно картина художника-модерниста. Нравилось, когда вся длина передней части его тела прижималась ко всей ее длине. Рози казалось, что люди, которым необходимо делать это вверх тормашками и задом наперед — как и те, кто добавляет в свое мороженое карамелизированный бекон, или копченую морскую соль, или кусочки сырого печенья, — наверное, компенсируют изначально посредственное качество продукта.
Сомнительные источники также рекомендовали женщине воздерживаться от оргазма. Но во всем надо знать меру.
Когда-то давным-давно доктор Розалинд Уолш и ее муж занимались сексом, который начинался спонтанно и неконтролируемо, сексом, который сам напрашивался, сексом, которым они занимались по любой из широкого ряда причин, но еще и потому, что у них на самом деле не было выбора. Теперь, с четырьмя сыновьями и двумя работами, секс стал лучше, но перестал быть таким неотвратимым. Или более предотвратимым? Во всяком случае, предшествовало ему некоторое планирование и разговор, а не срывание одежды и впечатывание в стены. Рози на этой неделе выходила на работу в больнице в ночную смену. Пенн работал дома. Они пообедали, а потом он искал информацию для своей книги, пока она была на тренировке, а потом Рози добыла ложку, перетащила кровать в центр комнаты и сняла с себя всю одежду.
Пенн сел на край кровати, все еще в очках для чтения, все еще держа в одной руке маркер, а в другой — статью о дефиците продовольствия во время Второй мировой войны.
— Последнее, чего я хочу, — это отговаривать тебя от того, что вот-вот случится, — он отложил статью, снял сперва очки, потом одежду и забрался в постель, к ней. — Но ты же понимаешь, что именно так мы изначально вляпались в это безобразие.
