Зигфрид - [3]

Шрифт
Интервал

Приблизьтесь, дали пресвятые,
Мир, поцелуй меня в уста!
Сердечко ранено глубоко.
Послушай, как стучит оно,
Так одиноко-одиноко,
Далеким счастьем прельщено.
Знать не хочу газетной прозы
И толстых философских книг,
Нет сладостней метаморфозы
Я вся преобразилась вмиг.
Из куколки освобождаюсь,
Плыву под сенью лепестка,
Звучу, порхаю, возрождаюсь,
Целует ветер мотылька.
Мечта моя! Скажи правдиво:
Душой неужто покривлю,
Рассеиваясь нерадиво?
Неужто трезвость во хмелю?
Кого пресытила услада,
Что я в крови моей храню?
Приметы девственного хлада
Кто выдал солнечному дню?
Неутолимое томленье,
О, ласточка моей души,
Над водометом в отдаленье
Попробуй сердце потуши!
Глоток, нет, поцелуй мой жгучий,
Цветок, пчела и уголек,
Росток, нет, лакомка летучий,
Меня не выдай, мотылек!
С ветлотенистым этим залом,
С каймою звучно золотой
Облечена, как покрывалом,
Душа моя с моей мечтой.
Как вожделенье опьяняет
Среди душистых лепестков
Так шлем воинственный пленяет
Красою розовых венков.
Отрадно мне в прохладных залах
На всех колоннах лепетать,
Купаться в плещущих кристаллах
И золотую сеть сплетать.
Поймаю солнышко в тенета,
Приглажу золото лучей
И ввергну в холод водомета,
Чтобы сияло горячей.
Кристаллы расцветив седые,
Играет на заре мороз,
Играют вина молодые,
В которых ток бессмертных лоз.
Покров над водометом львиным,
Ты, тень моих теней и взлет,
Младенцем ты прильнул невинным
К моей груди, сладчайший гнет.
Как я люблю обитель нашу,
Где розы гордых львов пленят,
Поднявшись мраморную чашу,
В которой капельки звенят.
Абенсеррахов зал пространный,
Где кровь кричит, как в страшном сне,
Где нанесла другим я раны,
Где наносили раны мне.
Плач, вопли, стоны, причитанье,
Скорбь духов, неумолчный хор,
Прервите вечное роптанье!
Нет вам покоя до сих пор?
Прочь! Прочь! Скорее, ради Бога!
Стремглав бежать я предпочту
Туда, где посреди чертога
Мой сад в таинственном цвету.
Сокровищница Линдахары,
Альгамбры вечная весна,
Как и в правленье Делькамары
Вся скорбь любви в тебе слышна.
Сад, где всю ночь луне в усладу
С ней водомет ведет игру,
Где розы берегут прохладу
Для солнечных лучей в жару.
Лимоны, мирты, апельсины
Мою купальню сторожат
Благоуханные глубины,
Овеяв душу, освежат.
Ты вертоград — подобье рая,
Где возвещают письмена:
Земной цветок — свеча живая,
Что небесами зажжена.
О, алебастровое ложе
Вскипающей голубизны!
С тобою только небо схоже
В томленье трепетной луны.
Под сенью мраморной ограды,
Как сердце у меня в груди,
Ты, вертоград моей отрады,
Утрат моих не береди!
Сдается мне, в цветах пахучих
Таится мой бессмертный дух,
И на кустарниках колючих
Остался мой летучий пух.
Я выводок и я наседка,
Я птица, гнездышко, яйцо;
Меня раскачивает ветка
Там замыкается Кольцо.
Мне кажется, что я резная,
Рисунок, зданье, лепесток,
Я водяная пыль сквозная,
Над водометом завиток.
Кто пояс развязал девичий,
Кто мой веночек расплетал
И, не желая знать приличий,
Цветы на солнце разметал?
Шаги послышались мужские,
Отважен юноша на вид,
Опасны воины такие,
В руках он держит верный щит.
Он молвит: «Ради Линдахары,
Гасул, я терпеливо жду,
Когда пленительные чары
Развеет лик ее в саду.
Свое волшебное явленье
В щите моем она узрит
И наконец мое томленье
Сердечком детским усмирит.
В себе ты девственно замкнулась,
Тоске безмолвной предалась.
Альгамброю ты обернулась
Не прежде ей, чем родилась?
И до рожденья ослепляла
Ты совершенством этих стен,
Ты духов духом вдохновляла,
Чего же ты ждала взамен?
Являя зеркало томленью,
Твои разрознили черты,
Но, не противясь просветленью,
Единство увенчала ты,
Все, что боролось и болело
В самосожжении сердец,
В груди твоей навеки цело,
В тебе воскресло наконец.
Ты вся в творенье несравненном,
Вся в этих явных чудесах,
Луч света в камне драгоценном,
Звезда в пустынных небесах.
В тебе Альгамброй восхищаюсь,
Себя в Альгамбре видишь ты.
Я к Линдахаре возвращаюсь,
Мои сбываются мечты.
Звезда мне душу окропила,
Как тишина в ночной тени;
Невеста собственного пыла,
В мой щит, как в зеркало, взгляни!
Твой поясок завязан снова,
И твой венок девичий цел,
Спасти Гасула ты готова,
Свет Линдахары я узрел».
Я в щит Гасула заглянула
И, тронута его мольбой,
Сама себе чуть-чуть кивнула,
Завороженная собой.
Все сгинуло вокруг нежданно,
Лишь все цветы моей весны
Остались целы, как ни странно,
И в мой веночек вплетены.
Нет больше скучной Альгамбры,
Она во мне, а я одна,
Я запах ладана и амбры,
С Гасулом я разлучена».
Слова малютки отзвучали,
И пилигрим едва дышал,
Цветник причудливый в печали
Слезами странник орошал.
Промолвил он: «В твоем сиянье
Я тихо плакал до сих пор,
Чтобы в сердечном обаянье
Утешить радугою взор.
О, принеси мне лист масличный,
Голубка мирная, спеши!
Вокруг простерся мир безличный,
Нигде не встретишь ни души».
Малютка так бы и бежала,
Но задал странник ей вопрос:
«Неужто ты боишься жала,
Которым ранит кровосос?»
В ответ промолвила девчушка:
«Мне страшен разве что паук!»
А пилигрим сказал ей: «Мушка!
Плясунью выдает испуг».
Малютка возразила строго:
«Господь не причиняет зла!
Вся эта нечисть не от Бога,
Угодна Богу лишь пчела.
Пожалуй, змей терпеть согласна
Я в тихой комнате моей,
Но пауков боюсь ужасно —
Паук страшнее всяких змей.
Пускай, летая до упаду,
Жук майский в сумерках жужжит,
Он зеленеющему саду,
Самой весне принадлежит.

Рекомендуем почитать
Грозное время

В начале нашего века Лев Жданов был одним из самых популярных исторических беллетристов. Его произведения, вошедшие в эту книгу, – роман-хроника «Грозное время» и повесть «Наследие Грозного» – посвящены самым кровавым страницам русской истории – последним годам царствования Ивана Грозного и скорбной судьбе царевича Димитрия.


Ушаков

Книга рассказывает о жизни и замечательной деятельности выдающегося русского флотоводца, адмирала Федора Федоровича Ушакова — основоположника маневренной тактики парусного флота, сторонника суворовских принципов обучения и воспитания военных моряков. Основана на редких архивных материалах.


Герасим Кривуша

«…Хочу рассказать правдивые повести о времени, удаленном от нас множеством лет. Когда еще ни степи, ни лесам конца не было, а богатые рыбой реки текли широко и привольно. Так же и Воронеж-река была не то что нынче. На ее берегах шумел дремучий лес. А город стоял на буграх. Он побольше полста лет стоял. Уже однажды сожигали его черкасы: но он опять построился. И новая постройка обветшала, ее приходилось поправлять – где стену, где башню, где что. Но город крепко стоял, глядючи на полдень и на восход, откуда частенько набегали крымцы.


Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи

Роман Д. С. Мережковского (1865—1941) «Воскресшие боги Леонардо да-Винчи» входит в трилогию «Христос и Антихрист», пользовавшуюся широкой известностью в конце XIX – начале XX века. Будучи оригинально связан сквозной мыслью автора о движении истории как борьбы религии духа и религии плоти с романами «Смерть богов. Юлиан отступник» (1895) и «Антихрист, Петр и Алексей» (1904), роман этот сохраняет смысловую самостоятельность и законченность сюжета, являясь ярким историческим повествованием о жизни и деятельности великого итальянского гуманиста эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519).Леонардо да Винчи – один из самых загадочных гениев эпохи Возрождения.


Рембрандт

«… – Сколько можно писать, Рембрандт? Мне сообщили, что картина давно готова, а вы все зовете то одного, то другого из стрелков, чтобы они снова и снова позировали. Они готовы принять все это за сплошное издевательство. – Коппенол говорил с волнением, как друг, как доброжелатель. И умолк. Умолк и повернулся спиной к Данае…Рембрандт взял его за руку. Присел перед ним на корточки.– Дорогой мой Коппенол. Я решил написать картину так, чтобы превзойти себя. А это трудно. Я могу не выдержать испытания. Я или вознесусь на вершину, или полечу в тартарары.


Сигизмунд II Август, король польский

Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Сын короля Сигизмунда I и супруги его Боны Сфорца, Сигизмунд II родился 1 августа 1520 года. По обычаю того времени, в минуту рождения младенца придворным астрологам поведено было составить его гороскоп, и, по толкованиям их, сочетание звезд и планет, под которыми родился королевич, было самое благоприятное.


Бремя. Миф об Атласе и Геракле

Повесть Джанет Уинтерсон «Бремя» — не просто изложенный на современный лад древний миф о титане Атласе, который восстал против богов и в наказание был обречен вечно поддерживать мир на своих плечах. Это автобиографическая история об одиночестве и отчуждении, об ответственности и тяжком бремени… и о подлинной свободе и преодолении границ собственного «я». «Тот, кто пишет книгу, всегда выставляет себя напоказ, — замечает Джанет Уинтерсон. — Но это вовсе не означает, что в результате у нас непременно получится исповедь или мемуары.


Пенелопиада

В «Одиссее» Гомера Пенелопа — дочь спартанского царя Икария, двоюродная сестра Елены Прекрасной — представлена как идеал верной жены. Двадцать долгих лет она дожидается возвращения своего мужа Одиссея с Троянской войны, противостоя домогательствам алчных женихов. В версии Маргарет Этвуд этот древний миф обретает новое звучание. Перед читателем разворачивается история жизни Пенелопы, рассказанная ею самой, — история, полная противоречий и тайн, проникнутая иронией и страстью и представляющая в совершенно неожиданном свете многие привычные нам образы и мотивы античной мифологии.


Львиный мед. Повесть о Самсоне

Выдающийся израильский романист Давид Гроссман раскрывает сюжет о библейском герое Самсоне с неожиданной стороны. В его эссе этот могучий богатырь и служитель Божий предстает человеком с тонкой и ранимой душой, обреченным на отверженность и одиночество. Образ, на протяжении веков вдохновлявший многих художников, композиторов и писателей и вошедший в сознание еврейского народа как национальный герой, подводит автора, а вслед за ним и читателей к вопросу: "Почему люди так часто выбирают путь, ведущий к провалу, тогда, когда больше всего нуждаются в спасении? Так происходит и с отдельными людьми, и с обществами, и с народами; иногда кажется, что некая удручающая цикличность подталкивает их воспроизводить свой трагический выбор вновь и вновь…"Гроссман раскрывает перед нами истерзанную душу библейского Самсона — душу ребенка, заключенную в теле богатыря, жаждущую любви, но обреченную на одиночество и отверженность.Двойственность, как огонь, безумствует в нем: монашество и вожделение; тело с гигантскими мышцами т и душа «художественная» и возвышенная; дикость убийцы и понимание, что он — лишь инструмент в руках некоего "Божественного Провидения"… на веки вечные суждено ему остаться чужаком и даже изгоем среди людей; и никогда ему не суметь "стать, как прочие люди".