Зигфрид - [45]

Долго лежала в постели без сна и думала о Зигги.

18. IV.45

Нервы у всех, кто находится в подземелье, сейчас напряжены до предела, все время входят и выходят впавшие в отчаяние генералы, потерявшие свои армии, к ним возвращается присутствие духа, только когда фюрер обещает им новые, которых, разумеется, вообще не существует, сам он желает говорить лишь о еде, о своих болезнях и о том, как ужасен мир, в котором все, за исключением Блонди и меня, его предали. Я не имею понятия, что происходит на самом деле, и, честно говоря, мне это все равно; но мне ужасно скучно, хуже, чем в том санатории. Чтобы хоть как-то убить время, я веду эти заметки, пишу о том, что пережила в последние месяцы, заношу на бумагу все, что я знаю. Никто этого никогда не прочтет, ведь конечно же я вовремя все уничтожу. Даже представить себе страшно, что было бы, если бы мой дневник попал в руки к русским.

Сентябрьским днем, когда я простилась в Бергхофе с Зигги, меня не отвезли в Зальцбург, чтобы лететь к фюреру в Вольфшанце, нет, мы поехали совсем в другую сторону. Когда я спросила у гестаповца, сидевшего рядом с шофером, что все это значит, ответа я не получила и сразу же поняла, что затевается что-то недоброе. В Бад-Тольцеменя препроводили в учреждение за высокой оградой типа санатория. Я поняла, что должна как-то взять себя в руки и не выкрикивать истерически, что я подруга фюрера и мать его ребенка, потому что иначе все только утвердятся в мысли, что я сумасшедшая. Собачек мне разрешили держать при себе, очевидно, персоналу все же было известно, что я не обычная пациентка. Я конечно же сразу высказала желание позвонить по телефону Ади, но звонить мне не разрешили.

В целях моей безопасности в учреждении остался и тот служащий гестапо, но ему, видимо, приказали не говорить со мной ни слова. Он выводил на прогулку Штази и Негуса, так как мне не велели покидать мою комнату. Персонал — сама любезность, еда хорошая, но что все это значит, мне не объясняли. И хотя я знала, что Зигги в надежных руках у Юлии и Ульриха, я все равно о нем беспокоилась. Весь месяц моего заключения прошел словно во сне. Я либо листала старые модные журналы, либо слушала радио, одно трагическое сообщение за другим. Уже через несколько дней я перестала интересоваться, в чем я провинилась; сколько я ни думала, но в качестве объяснения я не могла придумать ничего, кроме того, что теперь мне приходится расплачиваться за то, что когда-то угодила в мрачный бастион абсолютной власти.

Но вот однажды меня позвали к телефону в кабинет директора и оставили там одну. Первым на противоположном конце заговорил Борман, затем я услышала голос шефа:

— Малышка! Произошло недоразумение! Сегодня же днем тебя заберут и доставят в Бергхоф. Но подготовься к ужасной вести. Случилось несчастье. Зигги мертв.

Мне показалось, что взошло солнце и сразу вслед за тем опустилась ночь. Теперь задним числом я припоминаю, что на несколько секунд я даже потеряла сознание. Я хотела что-то пролепетать, но он перебил меня:

— Ни о чем не расспрашивай. Я считаю, что это ужасно, но в последнее время происходит столько ужасных вещей, и сколько их еще случится! Мир — это долина слез. И смотри не вздумай вести себя в Бергхофе как мать, потерявшая ребенка.

Да, долина слез… но плакать я не могла. Приехав в Бергхоф, я узнала про несчастный случай, якобы случившийся на стрельбище, в это я не поверила ни на секунду; тут таилось нечто иное, ведь не случайно же меня заперли? И этот паинька Ульрих Фальк, как он мог такое совершить? Может быть, ему за это заплатили? И Юлия согласилась? Это просто не укладывалось в голове! Спросить у них самих я не могла, тем временем их уже перевели, мажордом Миттельштрассер клялся, что он не знает куда. В тот же день я попросила его показать мне могилу Зигги, но, когда мы очутились на кладбище Берхтесгадена, у него от удивления открылся рот. Указывая на землю у нас под ногами, он сказал: «Она была здесь, фрейлейн Браун, в точности на этом месте, я это как сейчас помню. Тут должны были еще поставить памятник». Может быть, он притворялся? Была ли могила? Может быть, Зигги до сих пор жив и сейчас находится у Ульриха с Юлией? Но нет, я видела, что удивление служащего непритворно. Мы отправились к заведующему кладбищем, но и в его картотеке не нашлось формуляра на Зигфрида Фалька. Я замолчала. Разумеется, они откопали его тело и сожгли. Так, словно его никогда и не было.

19. IV.45

Я постепенно начинаю терять надежду, что когда — нибудь смогу поговорить с Ади о драме, случившейся с нашим Зигги. Сколько нам еще осталось прожить? Неделю? Две? Может быть, поэтому он не хочет, а может быть, просто избегает этой темы, но ведь мы еще живы, пока еще мы живы!

Фельдфебель Торнов, кинолог Адольфа, сегодня утром, со своей Шлумпи отправляясь на прогулку в Тиргартен, сад, теперь превратившийся в площадку с торчащими там и сям обугленными стволами, попросил меня составить ему компанию; взяв Блонди, я согласилась и прихватила еще вдобавок Штази и Негуса. И это, несмотря на то что в последнее время Ади не разрешает мне выходить из бункера. Но тогда он еще спал и в худшем случае мог узнать обо всем от Раттенхубера, который отвечает за его личную безопасность, и то лишь потом. Блонди вначале не хотела идти и упиралась, не желала оставлять своих щенков одних. Умирающий город тонул в гари, смраде и пыли, прогулка не давала облегчения даже по сравнению с душной атмосферой бункера; правда, меня поразили голубизна воздуха и ветер на улице, по контрасту с мертвенным электрическим светом в подземелье. Возле Бранденбургских ворот горел отель «Адлон». Я была рада, что наконец-то могу закурить. Мне больше не надо бояться, что кто-то меня узнает, ведь никто не знает меня в Германии; но, впрочем, только пока — однажды все изменится. Грохот фронта снова стал слышнее, звук напоминал приближающуюся грозу, или нет, скорее рык доисторического зверя, который подползает, уничтожая все живое на своем пути. Прогулка длилась недолго. Стали взрываться гранаты, и нам с собаками пришлось поторопиться назад.