Зигфрид - [43]

Гертер вдруг бессильно уронил руку, державшую диктофон, в то время как прибор продолжал работать.

— У меня глаза слипаются.

— Могу себе представить, — сказала Мария, посмотрев на наручные часы и вставая. — Поспи немного, полчаса у тебя еще есть. Посольская машина подойдет ровно через час, я спущусь вниз, закажу себе венский меланж — хочу хоть немного прийти в себя. Если я буду тебе нужна, то позвони.

Она поцеловала его в закрытые веки и вышла из комнаты.

Гертеру казалось, что он заснет сейчас не меньше чем на сто лет. Зигфрид. Он вспомнил букву Z с завитушками, логотип отеля, тысячу раз попадавшийся на глаза повсюду: на ковровых дорожках в коридоре, на бумажных салфетках под стаканами, на постаментах ночников, на бумажных пакетиках с сахаром, на блокнотиках возле телефонных аппаратов, на шариковых ручках, на посуде из фирменных сервизов, на пепельницах, банных халатах, тапочках… Зигфрид… Зигфрид… Зигфрид… Зигфрид…

Собственно, до какой степени Гитлер был человеком? Тело у него было как у человека — но даже с этим телом с самого начала творилось что-то неладное. Его описание еврея, стремящегося к мировому господству ради своей конечной цели — уничтожения человечества, обнаруживало разительное сходство с его собственным автопортретом. В мозгу Гертера опять всплыла засевшая в нем фраза из «Майн кампф»: «Если еврей с марксистским кредо однажды победит народы земли, наградой ему будет пляска смерти поверженного человечества, и в космосе вновь поплывет планета, такая же безлюдная, как и десятки миллионов лет назад». Безлюдная! Получается, иными словами, что евреи, оставшиеся жить на ней, — это не люди, точно так же, как не был человеком и он сам. Но его собственная пляска смерти была еще более устрашающей, ведь нигде у него нет ни слова о том, что недочеловеки, отпраздновав победу, по приказу своего мифологического предводителя ЕВРЕЯ, напоследок уничтожат самих себя, как уничтожил себя Гитлер. Почему в качестве основной мишени своей нигилистской воли к уничтожению всего сущего, включая даже себя самого, он избрал именно евреев? Наверное, потому, что они сумели воплотить его великий идеал, сохранив на протяжении многих тысячелетий «расовую чистоту». Он опять вспомнил о Фальках. Нет сомнений, что рассказанное ими правда, но как такое могло быть правдой? Как могла Ева после приказа Гитлера уничтожить Зигги согласиться стать его женой и пойти вмести с ним на смерть? Для чего нужен был этот брак? Что было причиной и какие могло иметь последствия? Как Фальк и говорил, сколько ни ломай голову, все равно ничего не поймешь.

Снова ему вспомнился вопрос Марии: почему Ничто избрало в качестве места рождения Гитлера Браунау? Коричневый цвет назойливо присутствовал во всем: политбюро в Мюнхене иначе называлось «Брауне Хауз», отряды СА прозвали «коричневыми рубашками» и, наконец, фамилия Евы была Браун. Ее родственники часто гостили в Оберзальцберге, и поэтому Геринг называл Бергхоф «Браунхауз». Коричневый цвет не входит в солнечный спектр, это цвет дерьма, который получается в результате смешения на палитре всех цветов — при мысли об этом он вспомнил один факт, расставлявший все на свои места. В тот месяц, когда родился Гитлер, в клинике доктора Вилле дежурный врач сделал про Ницше следующую запись: «Часто швыряется испражнениями. Заворачивает фекалии в бумагу и прячет их в ящик. Однажды измарал себе ими всю ногу. Пожирает фекалии».

Гертер почувствовал, как нечто мерзкое схватило его за горло и потащило за собой, в сновидение, сквозь сновидение, куда-то еще дальше…

18

16. IV.45

После кошмарного переезда вчера прибыли на место — похоже, лишь для того, чтобы я здесь смертельно скучала. Читать нечего, и, чтобы хоть как — то убить время, я попросила дать мне листы бумаги, на которых я теперь и пишу свои заметки.

Вся Германия в руинах. Мюнхен, Нюрнберг, Дрезден… все эти прекрасные города стали похожи на догорающие угли, которые выгребли из печки. Какой во всем этом смысл? Я попросила перекрасить «мерседес» в защитный цвет, но при этом мы с шофером однажды кубарем скатились в кювет, потому что прямо на нас откуда ни возьмись вылетел английский самолет, выпускающий пулеметные очереди. Я даже не успела захватить собак. Берлин в плачевном состоянии. Кругом обломки, огонь и смрад, окна заколочены, возле магазинов длиннющие очереди, на тротуарах, еще длиннее — цепочки трупов, то там, то здесь дезертир качается на фонарном столбе, в детских колясках возят старух, люди ползают по пепелищам на месте своих бывших жилищ, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, своих родственников или какое-нибудь имущество. И это в таком городе! Картина скорее напоминает стихийное бедствие, чем разрушение, сделанное людьми, но последствия, возможно, и в том и в другом случае одинаковые. Такое и за сто лет не исправишь. Пытаясь выехать к сильно разрушенному зданию рейхсканцелярии, пробирались сквозь хаос пожарных машин, карет «скорой помощи», растерянных пешеходов.

В саду, возле темного входа в бункер, меня встретил мой родственник Фегелеяйн, по бесконечной винтовой лестнице из кованого железа он проводил меня до самого нижнего этажа, на пятьдесят ступенек под землю. Известие о смерти Рузвельта, полученное пару дней назад, похоже, внушило всем обитателям подземелья надежду на благополучный исход; но я почувствовала, что в моем появлении они прочитали начало конца: я пришла умереть вместе с фюрером. Но не только для этого. До того как все закончится, я обязательно должна узнать, что на самом деле случилось с Зигги и почему.