Зигфрид - [42]

Мария подняла вверх обе руки:

— Но как? Как ты это объяснишь? Как поверить, что ребенок в животе австрийской женщины каким-то образом связан с душевным состоянием незнакомого ей мужчины в Италии? Согласись, что это уже слишком!

— Да, слишком, — подтвердил Гертер, решительно кивая головой, — и тем не менее это так. Смотри сама. Произошло чудо в гротескном масштабе. Никогда он не был невинным новорожденным грудничком, будучи даже ничтожным зародышем, он уже был убийцей; в известном смысле он остался вовек нерожденным, сеющим смерть.

Мария, услышав эти слова, едва не закричала:

— Но как, Руди? Господи, как? Как был поставлен фокус с игральной костью? Похоже на то, ты сошел с ума. Что там сегодня днем произошло в гостях у этих двух стариков? Приди наконец в себя!

— Я только этим и занят, только этим и занят. Но не для того, чтобы свести все к банальной случайности и затем пожать плечами и отвернуться; но чтобы к чему-то прийти, ибо речь идет не о банальности, черт побери! Ты хоть понимаешь, о чем сейчас речь? Мы говорим о худшем из худшего. Единственное, что мне пришло в голову, так это то, что в случае с Гитлером мы имеем дело с природным гала-явлением, сравнимым разве что с падением гигантского метеорита в меловой период, положившим конец эпохе динозавров. С той разницей, что происхождение Гитлера не внеземное, а внебытийное: он был порождением Ничто.

Мария сдерживалась как могла:

— Хорошо, я пытаюсь тебя понять, но все же не понимаю. Где-то в австрийской деревне… Где он там родился?

— В Браунау.

— Итак, в Браунау Гитлер-старший лезет на свою жену и со стонами наслаждения кончает.

— Да, — сказал Гертер. — Только представь себе. Все началось с наслаждения.

— И в это мгновенье что-то сдвигается в мозгу у Ницше, который находится в это время за сотни километров, в Турине…

— Да, именно так. Мрак, спустившийся на разум Ницше, был сумраком полости матки, в которой начало расти тело Гитлера.

— Но не могла же такое вызвать одна лишь яйцеклетка, оплодотворенная в Браунау. Вряд ли ты веришь в какое-то таинственное облучение.

— Конечно, нет. Было нечто еще, что вызвало к жизни и то и другое.

— И что же это?

Гертер слегка прикрыл глаза:

— Ничто. В этом разгадка тайны. После того как Бог умер, на пороге появилось Ничто, и Гитлер был его единородным сыном. В известном смысле он никогда не существовал, он был воплощенной ложью о Гитлере. Абсолютный, логический Антихрист.

— Хорошо еще, что никто тебя не слышит. Хочешь знать мое мнение? Тебя ни один человек в мире не поймет.

— Не исключено, что в этом как раз и доказательство того, что я на верном пути. О Гитлере надо рассуждать с той же безжалостностью, с которой он действовал. Я научился этому у Ницше: он был удален от Гитлера на то же расстояние, что и я, только с другой стороны.

Странный, короткий смешок, вырвавшийся из его груди, испугал Марию.

— Мы с обеих сторон взяли его в клещи. Круг замкнулся.

— Но почему же Ничто выбрало тот самый момент и именно ту семью из Браунау?

Гертер отвернулся и вздохнул:

— Почему Бытие избрало в начале нашего летосчисления тот самый момент и именно ту семью из Назарета? Гитлер был тоже скорее основоположником религии, нежели политиком; он говорил, что послан самим Провидением, немцы верили в него, все эти его ночные ритуальные массовые шествия с факелами и флагами по характеру ближе к религиозным, это подтверждают все свидетели. Черт его знает, возможно, Клара Гитлер была оплодотворена не своим Алоисом, а дьявольским Антихристом.

— Гитлер, похоже, обратил тебя в свою веру.

— Да, это вера в ничто, и Ницше ее пророк. И все же, рискуя предстать в твоих глазах окончательно сумасшедшим, я позволю себе добавить кое-что еще. Уничтожением собственного рассудка он не только отобразил физическое зарождение Гитлера, не только передал в своих сочинениях дальнейший ход его мыслей, он также в подробностях предвидел его конец. В одной из самых поздних записей, озаглавленной «Самое последнее заключение», он говорит буквально следующее: «Можете выдать мне этого молодого преступника, и я не колеблясь прикончу его — собственноручно подожгу факелом его проклятую душу». Эти слова относились к немецкому кайзеру. В 1941 году он мирно опочил в Доорне, но четыре года спустя предсказание это сбылось в Берлине по отношению к тому, кто пришел следом за ним. В бункере под рейхканцелярией Гитлер выстрелил себе в правый висок, Ева Браун приняла яд, после чего их трупы были вынесены наверх, в сад — ее труп нес Борман. Там грохотали бомбардировки и шел артиллерийский обстрел, завывали «катюши», трещали пулеметные очереди, кругом дым, вонь, крики раненых, русские были уже буквально в двух шагах, и со всех сторон город полыхал подобно Валгалле в «Сумерках богов». Мертвые тела положили неподалеку от выхода в воронку из-под снаряда и быстро полили сверху бензином. Никто не решался сдвинуться с места, наконец адъютант бросил горящую тряпку. Полицейский патруль, издали наблюдавший за происходящим, рассказал потом, что языки пламени будто бы сами вырывались из трупов. Сами! Вот что, оказывается, загорелось от факела Ницше!