Жюли де Карнейян - [8]

– Если она нас услышит… – сказала она.

– Кто? Марианна? Сколько-то она нас слышит.

– Ты по-свински себя с ней ведёшь, Эрбер.

– Нет, поскольку я ей лгу. С тобой… с тобой я вёл себя по-свински. Я говорил тебе правду.

Она раздула ноздри, надкусила винную ягоду.

– Признай, что я не осталась в долгу.

– Потому что я чуть не свернул тебе шею, чтобы заставить-таки всё сказать.

Он глянул на неё искоса и как бы свысока – взгляд, привычный по тем временам, когда он был её неверным и ревнивым мужем. Даже подбоченился. Некая сторонняя сила уже лишила его навсегда самых действенных обольщений, и Жюли почувствовала, как растопляется в жалость бешенство, разбуженное отзвуками прошлого. «Бедняга…» И, поскольку жалость она, за неимением склонности и привычки, охотно принимала за скуку, она почувствовала себя немного пленницей между прикованным к постели Эрбером, массивным столовым серебром и тепличными плодами. Колониальный хлам позвал её обратно.

Желанными показались её улица с лавчонками, Коко Ватар и Люси Альбер, потому что они были молоды и наивно преданы работе и развлечениям. Она огляделась, ища, к чему бы придраться.

– Эрбер, тебе так нравится эта китайка? Тебе никогда не говорили, что чёрная с розовым китайка тебе идёт как бульдогу жемчужное колье? У тебя что, нет настоящих друзей?

– Мало, – сказал Эрбер.

– А почему это ты болеешь в «детской»? Всё молодишься? Это уж ты хватил через край!

Эспиван, облокотившись на подушку, пил кофе.

– Откати свой столик, ладно? – предложил он, не отвечая. – Переставь свой кофе ко мне. И сигареты. Мне надо с тобой поговорить.

Она поспешно повиновалась, боясь, что Эрбер заметит поношенные туфли. Чтоб отвлечь его внимание, она продолжала критиковать меблировку.

– Дивный образчик 1830 года! Немножко, правда, кукольный для мужчины…

Вошёл секретарь, неся телефон с длинным шнуром.

– От президента Республики осведомляются о вашем здоровье…

– Как вам идёт, Кустекс, эта телефонная лоза. Вы похожи на виноградную беседку. Мой друг Кустекс, который так любезен, что исполняет при мне обязанности секретаря. Графиня де Карнейян. Поблагодарите президента, Кустекс. Скажите, что я болен. Не очень. Но достаточно. В общем, скажите что хотите. Да, Кустекс, пока вы не ушли… Разреши, Жюли?

«Интересно, – думала Жюли, – Эрбер так никогда и не умел говорить с секретарём, да и с любым подчинённым, естественным тоном. Эспиванам власть, как и титул, ещё немного в новинку. При Сен-Симоне они обживались, а Вьель-Кастель их высмеивает… И вот Эрбер ломается, чтобы произвести впечатление на своего секретаря…»

Она ахнула и сорвалась с места: едва за Кустексом закрылась дверь, Эспиван, закрыв глаза, откинулся навзничь. Жюли нашла флакон, открыла, смочила эфиром салфетку и поднесла к ноздрям Эспивана так быстро, что приступ не продлился и минуты.

– Никого не зови. Это ничего, – внятно выговорил Эрбер. – Я начинаю привыкать. Кофе остался? Дай. Ты была так расторопна, что я не успел потерять сознание. Спасибо.

Он уселся без поддержки, перевёл дыхание; всё его позеленевшее лицо улыбалось.

– Знаешь, как интересно – каждый раз такое ощущение довольства, оптимизма, сопровождающее… как бы это сказать?.. мою малую смерть. Хочешь коньяку, Юлька? У меня тут есть… времён Пипина Короткого.

Она, всё ещё запыхавшаяся, удручённая, не могла отвести взгляда от бледного лица с запавшими глазами.

– Нет, спасибо. Я вчера пила.

– Да? С кем? Где? Хорошо было? Расскажи!

Он наклонил голову, щёки порозовели – Жюли узнала знакомый тон, прячущийся взгляд, безрассудную погоню за новыми ощущениями, и снова разозлилась на Эрбера.

– Да нет же! Выпила немножко виски с Леоном из чисто гигиенических соображений. Ты собираешься со мной поговорить или хочешь отдохнуть? Я могу прийти в другой раз…

– Да, но я могу и не дождаться… другого раза. Побудь ещё! Даже если тебе надоело. Тебе так быстро всё надоедает…

В его улыбке не было доброты, но он удерживал её рукой. «Мы слишком хорошо друг друга знаем, – думала Жюли. – Мы ещё можем играть друг с другом скверные шутки, но больше уже не обманемся друг в друге». Она тряхнула головой в знак несогласия, устроилась напротив Эспивана, облокотившись на столик, и налила сливок во вторую чашку кофе. Юношеский голос что-то крикнул во дворе.

– Это Тони, – объяснил Эспиван. Жюли потупилась, скрывая улыбку: «Думаешь, я без тебя не знаю, что это Тони…»

– Так вот, малыш, – начал Эрбер, – мы говорили о том, что я скоро умру. Поскольку ты не можешь постоянно быть здесь, чтобы молниеносно отгонять то, что меня настигает… О, я помню, как-то раз ты кипятила молоко на плитке, телефон звонил, молоко закипало, и ты разом разделалась и с тем и с другим – локтём выключила газ, не выпустив ни кастрюльку, ни трубку, ты была великолепна. Мы жили бедно…

Она подумала про себя: «Я и теперь живу бедно», – и спрятала ноги под стул. Но, поскольку Эспиван был уже не так бледен, оживился и выглядел бодрее, она почувствовала смутное удовлетворение, гордясь облегчением, которым он был обязан ей.

– Кстати, как поживает Беккер?

– Хорошо. Он в Амстердаме.

– Всё ещё выплачивает тебе пенсион? Сколько?