Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня - [4]

Терзаясь страхом, я неоднократно давал обет, что, если Господу будет угодно пощадить на этот раз мою жизнь, если нога моя снова ступит на твердую землю, то я немедленно вернусь в отчий дом и в жизни больше не взойду на корабль. Только тогда я оценил всю правильность рассуждений моего отца относительно золотой середины, и мне стало ясно, как мирно и приятно прожил он свою жизнь, никогда не подвергаясь бурям ни на море, ни на суше, и я твердо решил вернуться в родительский дом с покаянием, как настоящий блудный сын.

Однако на следующий день, когда ветер стих и море успокоилось, я начал понемногу привыкать к водной стихии. Солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, ночью я отлично выспался, и от моей морской болезни не осталось и следа. Я был в приподнятом настроении и с удивлением любовался морем, которое еще вчера бушевало и ревело, а по прошествии столь краткого времени являло собой тихое и весьма привлекательное зрелище.

Тут ко мне подошел мой приятель Джейкоб, соблазнивший меня составить ему компанию, и, хлопнув меня по плечу, сказал:

— Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Могу поспорить, что ты испугался. Признайся: ведь ты испугался вчера, когда задул ветерок?

— Ты называешь это ветерком? — спросил я. — Это же была ужасная буря!

— Буря? — переспросил он. — Какая буря, странный ты человек? Бог с тобой! Это был пустяк. Дай нам хорошее судно, да побольше простора, так мы такого ветра и не заметим. Ну, да ты, Боб, пока еще совсем салага. Давай-ка лучше сварим пунш и забудем об этом. Смотри, какой сегодня чудесный денек!

Дабы сократить эту печальную часть моего повествования, скажу лишь, что дальше дело пошло по морскому обычаю: мы сварили пунш, я напился допьяна и за один вечер потопил во хмелю все мои раскаяние и благие намерения относительно будущего. За пять-шесть дней я одержал такую победу над своей совестью, о которой только может мечтать молодой человек, желающий, чтобы она его не тревожила.

Между тем мне предстояло еще одно испытание, как всегда бывает в подобных случаях, Провидению было угодно отнять у меня последнее оправдание; в самом деле, если на этот раз я не понял, что спасся лишь по его воле, то следующее испытание было таковым, что тут уж даже самый последний, самый отпетый безбожник из команды нашего корабля не мог бы не признать его опасности, равно как и чудесности избавления от нее.

На шестой день после выхода в море мы пришли на рейд в Ярмуте. Ветер после шторма все время был встречный и слабый, так что мы продвигались медленно. В Ярмуте мы были вынуждены бросить якорь и дней семь или восемь простояли в ожидании попутного, то есть юго-западного, ветра. За это время на рейде скопилось множество судов из Ньюкасла, так как ярмутский рейд служит обычным местом стоянки для судов, дожидающихся попутного ветра, чтобы войти в Темзу.

Мы, впрочем, не простояли бы так долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не задул еще сильнее. Однако ярмутский рейд считается такой же надежной стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас крепкие; поэтому наши матросы нисколько не беспокоились. Между тем на восьмой день утром ветер усилился еще больше, и потребовались все свободные руки, чтобы убрать стеньги и плотно закрепить все, что нужно, чтобы судно могло безопасно оставаться на рейде. К полудню ветер развел большую волну. Корабль начал сильно раскачиваться; он несколько раз черпнул воду бортом, и пару раз нам показалось, что его сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать швартовы. Таким образом, мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты на всю длину.

Тем временем разыгрался сильнейший шторм. Растерянность и ужас читались теперь даже на лицах бывалых матросов. Несколько раз я слышал, как сам капитан, зорко наблюдавший за работами по спасению корабля, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: «Господи, смилуйся над нами, не дай нам погибнуть», и из всех слов я отчетливее всего уловил одно — «погибнуть».

Нет слов, чтобы передать те чувства, которые охватили меня в первые минуты всеобщего смятения. После того, как я столь решительно подавил в себе покаянные настроения, мне трудно было вернуться к ним. Мне казалось, что угроза гибели миновала и что эта буря будет слабее первой. Однако когда сам капитан, проходя мимо, как я только что сказал, заявил, что мы все погибнем, я страшно перепугался. Я вышел из каюты на палубу: никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины!

По морю ходили валы вышиной с гору, и каждые три-четыре минуты на нас опрокидывалась такая гора, а в промежутках между волнами я видел в пучине огромные тени, похожие на бледных морских угрей, каждый размером с добротный деревенский дом. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле впереди нас, перевернуло, насколько я понял, огромной волной. Еще два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты.

Вечером штурман и боцман обратились к капитану с просьбой позволить им срубить фок-мачту. Капитану очень этого не хотелось, но боцман стал доказывать ему, что, если фок-мачту оставить, то судно пойдет ко дну. Он согласился, а когда фок-мачту срубили, то грот-мачта начала так качаться и столь сильно раскачивать корабль, что пришлось срубить и ее и таким образом очистить палубу.