Журналист для Брежнева или смертельные игры - [40]

– Убью! Я тебя выиграл! Убью!

Другой рукой он все пытался стянуть с себя брюки…

Я включил фары, нажал клаксон и бросил машину прямо на эту барахтающуюся у кромки воды пару – Лину и Мосола. В сумраке вечера им не было видно, что это за машина – милиция? частник? дружинники? Боковым зрением я видел, как Рамиз и Сикун тут же оставили Сашку и кинулись наутек через Каменное Седло. Но Мосол…

Этот парень не терял голову в острые минуты. Ослепленный четырьмя фарами мчащегося на него автомобиля, он вскочил, прижал к себе Лину, и отчетливо, чтобы мне было видно в машине, приставил браунинг к голове девушки.

Я ударил по тормозам. Машина зарылась в песок в двух метрах от Лины и Мосола. Сквозь слепящий свет фар им не видно было, кто сидит в машине. Изнутри машины я видел избитую Лину в разорванном купальнике, голую, с детской грудью, пушистым лобком, кегельно-стройными ногами, и Мосола – расхристанного, с полуспущенными брюками, одной рукой он цепко прижимал к себе Лину, другую, с браунингом держал у ее лица. Увидев, что машина остановилась и смысл его жеста достаточно ясен тем, кто сидит внутри, Мосол выждал короткую паузу и стал медленно, вместе с Линой, таща ее за собой, отходить в сторону, из-под света фар. Боясь за Лину, я неподвижно сидел в машине, подавшись всем телом вперед, почти прижавшись лицом к стеклу машины. В конце концов, пусть он сбежит, лишь бы ее оставил живой. Но в ту секунду, когда Мосол уже ступил в грань между светом фар и вечерним сумраком, сильное тело коротко метнулось к нему из мрака и обоих – и Мосола и Лину – сбило с ног. И тут же прозвучал выстрел, и я вдруг почувствовал, как лобовое стекло машины стеклянной пылью брызнуло мне в лицо, на рубашку, на брюки. Сашка! Это Сашка Шах бросился из темноты на Мосола, сбил его с ног, и, падая, Мосол выстрелил. Пуля полоснула по лобовому стеклу «Жигулей», и оно разлетелось просто в пыль. Я не знаю, каким биологически-защитным рефлексом я успел закрыть ресницы раньше, чем это стекло брызнуло мне в зрачки. Скорей всего я просто моргнул с перепугу в момент выстрела, и это спасло мне зрение.

Я слышал, что рядом, на песке, идет смертельная борьба, но я не мог открыть засыпанных стеклом глаз. И тогда, ощупью открыв дверку машины, я слепо выбрался наружу и подбежал к Сашке в тот момент, когда Мосол уже зигзагом убегал от него по песчаным дюнам, а Сашка стрелял в него отнятым браунингом. Лина кричала: «Саша, не надо! Не надо!», а он отталкивал ее свободной рукой и целился снова, но тут я ударил его по руке с браунингом. Похоже, сгоряча я ударил слишком сильно, Сашка охнул, выронил браунинг, но тут же подхватил его с земли другой рукой и снова выстрелил в темноту, вдогонку Мосолу, наугад. Мы с Линой повисли на Сашке, удерживая его на месте, – он рвался из наших рук, кричал в истерике:

– Пустите! Я убью его! Пустите!

Я в обхват держал его за плечи, а Лина, плача, целовала, успокаивала:

– Сашенька, все! Все! Не надо!

Голая, мокрая от слез, она прижималась к нему, невольно натыкаясь на мои сцепленные в замок руки, и я локтями чувствовал ее грудь, живот, плечи.

Рукопись журналиста Белкина Глава 6. Опасное решение

В ту ночь квартира Изи Котовского превратилась в настоящий полевой лазарет. Йодом, зеленкой, свинцовыми примочками и пластырями я смазывал и залеплял порезы, синяки, ссадины и ушибы у Сашки и Лины, а Изя, убитый потерей лобового стекла в его «Жигуленке», ходил по квартире с мокрым полотенцем на голове и причитал, как еврей на похоронах:

– Где я возьму такое стекло? Ой, где же я возьму такое стекло?! – потом он горестно цокал языком и начинал сначала: – Где же я возьму такое стекло? Стекол к «Жигулям» нет нигде! Лучше бы ты проколол четыре колеса! Лучше бы ты сломал три бампера! Хотя нет, бамперов тоже нет нигде! Ну, не знаю – лучше бы ты мне все фары разбил! Ой, где я возьму такое стекло?

– Изя! Это же не я разбил! В нас стреляли, понимаешь! В меня стреляли! Еще пару сантиметров левей – и он бы меня убил! Ты понимаешь? А ты – стекло, стекло! Будет тебе это стекло!

Я поклялся ему, что не уеду из Баку, пока не вставлю это проклятое стекло, что мы завтра же поедем к директору автостанции, в Министерство автотранспорта, в отдел пропаганды и агитации ЦК Азербайджана, но достанем это стекло – подумаешь!

– Я не знаю, – горестно раскачивался Изя. – Я ничего не знаю. Я знаю, что завтра мне нужно ехать по районам снимать передовых хлопкоробов, а мне не на чем ехать! И таких стекол нет в республике уже восемь месяцев! Гуревич – директор АЗТАГа! – разбил себе стекло и что? Его машина стоит на станции шестой месяц! Оруджев – ректор университета! – попал в аварию, его вылечили, уже зажил перелом ноги, и всю машину отремонтировали и покрасили, а ездить не может – нет стекла! Нету! Ни в Москве, нигде! Ой, что я буду делать? Что я буду делать?!

Тут Сашка Шах не выдержал, пошел на кухню и вернулся с такой резиновой штукой – не знаю, как она называется – которой продуваются засорившиеся водопроводные раковины и унитазы.

– Изя, – сказал Сашка. – Сходите к соседям, попросите еще одну такую штуку на пять минут.