Журавли покидают гнезда - [49]

— Скажите, что здесь происходит? — раздался из толпы голос Гирсу. — За что кореец убил этого русского? Разве за тем мы сюда пришли, чтоб меж собой враждовать?

И оттого что Ир не успел до сих пор разъяснить все как есть, ему стало неловко.

Он повернулся к Синдо и сказал с укором:

— Ответь человеку, он ждет.

И хуторские мужики, и бабы с малыми детьми, сбежавшиеся сюда на шум, притихли в ожидании того, что скажет Синдо.

— Егора убил мой брат, — сказала она. — Но это нельзя понимать как вражду национальную. Разные у нас цели. И запомните, не все корейцы, как и не все русские нынче, наши друзья.

Глава третья ПЕТР МАРТЫНОВ

Похоронили Егора на косогоре, рядом с корейскими товарищами. Отсюда, с крутого яра, видится далеко и вольно: мелколесье на пологих склонах сопок, плотные леса широко простираются на север, холмы и равнины разрезаны рекой.

Петр приходил сюда один. Подолгу вглядываясь в простор родного края, вспоминал брата. Егор любил эти места. Любил в раннюю пору бродить по сочной траве, спать на сырых копнах. Любил в непогоду купаться на Уссури. Петр завидовал его здоровью и силе. Бывало, шутил с матерью: «Признайся, маманя, а не разных ли мы отцов дети?» На это она отвечала: «Кому — силы, кому ума». Мать считала Петра более рассудительным: с бухты-барахты ничего не делает. А Егорову прыть за шалость считала. В дождь по стволам кедровым лазил, плоты против течения один тянул. Знал Егор свой край. И любил все, что есть в нем. Поэтому и рассвирепел, услышав, что японцы высадились во Владивостоке. Ружьишко старое, еще дедовское, почистил, да так и не выстрелил — погиб…

Теперь Петр один в избе. Койку брата не вынес. И чемодан обшарпанный с барахлишком стоит на табурете в углу. А на нем гармошка, с которой Егор не расставался. Стоит без надобности, как и его любимая глиняная кружка у самовара. Ее тоже больше не коснутся руки Егора, любившего погонять крепкого чаю. Особенно зимой, когда от морозов лопались в избе стекла. И шуба у входа…

Знал Петр — не время теперь думать о том, как отомстить за брата. Не искал оправданий себе, что отпустил Егора на хутор одного. На войне как на войне. И о собственной смерти не время думать. Нужно дело делать, а его дело — создание крупного партизанского отряда.

Когда Петр поднялся, солнце уже садилось за лесом. Натянув потуже картуз, он не спеша спустился с яра и пошел берегом реки, с тревогой думая о предстоящих делах.

С Уссури тянуло сыростью, взлетали вспугнутые птицы. Напившись воды, Петр вскарабкался по песчаному обрыву и вышел на дорогу. В стороне от него гулко бренчал колокольчик. Оттуда же доносился мальчишеский голос.

Свернув с дороги, Петр прибавил шагу и вскоре, миновав сосновую рощу, увидел на поляне мальчугана. Рядом паслись лошади. Одна стояла без пут, и на шее ее висел колокольчик. Мальчишке было лет десять. На нем была длинная, до колен, перевязанная в поясе, гимнастерка, из-под которой торчали короткие оборванные штаны. Большие лапти туго перетянуты бечевой. Темными жесткими волосами и скуластым круглым лицом он походил на корейчонка. Но лицо было белое, а глаза круглые. Заметив, что незнакомец внимательно разглядывает его, он быстро спрятал за пазуху ломоть ржаного хлеба, утер рукавом рот и недоверчиво поглядел на Мартынова.

— Ты кто будешь? — спросил его Петр, присев к нему.

— Игнат, — недоброжелательно пробурчал мальчик.

— Игнат? — Петр невольно улыбнулся. Как-то не вязалось это имя с его внешностью. — Ну — Игнат так Игнат, — согласился Петр, — А меня звать Петром. Как зовут твоего батьку?

— Чо Сон.

— А матку?

Было видно, что мальчику не нравились эти неожиданные расспросы. Надув грязные щеки, он молчал.

— Вот это Игнат! — попробовал его пристыдить Петр. — Как же это ты не знаешь имя своей матери?

— Знаю, — сказал мальчик и сердито добавил: — Баба Дуся сказала, что маму звали Мариной.

Теперь замолчал Петр. Мальчик не мог понять, отчего это дяденька таращит на него глаза и беззвучно шевелит губами. Чего он хочет? Он, кажется, и плачет, и смеется сразу вместе.

— А где баба Дуся?

Вопрос этот Петр задал уже не ради простого любопытства. Он знал мать Игната Марину и его бабушку Евдокию Павловну. Слышал кое-что и про отца Чо Сона. Но Петр не мог поверить, что этот сидящий перед ним мальчик и есть сын Марины, потеряв которого она долго страдала да так и умерла, не увидев. Явного сходства с Мариной он не обнаружил. Но все-таки сумел уловить в его открытых черных глазах и в их выражении что-то знакомое и очень дорогое. И чем больше он глядел на Игната, тем меньше оставалось сомнений, что это сын Марины.

— Так где живет твоя бабушка? — переспросил он, с трудом сдерживая нарастающее волнение. — Она с тобой живет, да, Игнат?

— Нет, — ответил мальчик. — Уехала в свою Читу и померла. Отец так говорит.

— А батька где? — спросил Петр, помолчав.

— Он скоро придет.

Петру было тесно на этой широкой поляне. Не зная, как совладать с собою, боясь показать малышу свою растерянность, он то приседал рядом с мальчиком, то, поднявшись, осматривал его со всех сторон. Ему хотелось обнять Игната так крепко и горячо, как это сделала бы Марина. Хотелось рассказать о ней мальчику. Но Петр молчал, боясь отпугнуть и без того настороженного мальчишку.