Журавленко и мы - [23]
— Мариночка!
— Тебя ушибло?
— Ой, это из-за нас! Из-за тебя, Люська. Ты первая начала! Ну скажи, ты живая, Мариночка?
Маринка лежала с закрытыми глазами и молчала, как неживая. Только слёзы обиды просачивались сквозь сжатые веки, текли к ушам и повисали на мочках, как стеклянные серёжки.
— Мёртвые не плачут, — сказала большеголовая рыжая девочка.
А чёрная, как воронёнок, в страхе зашептала:
— Может быть, эти слёзы накопились раньше, когда мы говорили «Жених и невеста!» Ой, ну что мы ждём? «Скорую помощь» сейчас же надо!
— Не надо, — слабым голосом сказала Маринка.
Она села, всхлипнула и открыла глаза.
Девочки, тоже всхлипнув, но уже от радости, начали помогать ей встать на ноги и наперебой спрашивали виноватыми голосами: больно ей стоять? Руку поднять больно?
— Не ваше дело, — ответила Маринка и постояла, пока девочки отряхивали снег с её пальто.
Чёрненькая, как воронёнок, призналась:
— Ой, у меня до сих пор бьётся сердце!
— Потому что много вы понимаете! — сказала Маринка. — Мы вместе с Кудрявцевым ходим оттого, что нам надо к одному человеку.
— Какому человеку? — сразу заинтересовались девочки.
— Больному?
— Пенсионеру?
— Ухаживать, да?
— Сами вы больные, — ответила Маринка, загадочно улыбнулась и вытерла слёзы.
— А кто он?
— Ну скажи!
— Он? — Взгляд Маринки стал ещё загадочнее. — В том-то и дело, что это можем знать только мы.
Она сказала это и пошла, чуть прихрамывая.
Девочки не крикнули ей на этот раз ни «задавака», ни «подумаешь», как крикнули бы после такого ответа в любой другой день. Они окружили её и пошли с нею.
Маринка могла бы не хромать. Никакого ушиба и никакой боли она не чувствовала. Ей было стыдно и неловко, что она так идёт, но изменить вдруг походку было ещё более неловко. И она продолжала прихрамывать.
Пройдя два квартала от школы, девочки не разошлись, как обычно, в разные стороны. Все заявили, что проводят её до самого дома, где живёт «этот человек».
Маринка остановилась:
— Не имею права идти дальше, пока вы не отойдёте. Я дала этому человеку честное слово.
От удивления девочки остановились.
И Маринка, прихрамывая, пошла одна. Она знала, что её одноклассницы смотрят ей в спину, и чувствовала себя одновременно и жертвой, и обманщицей, и победительницей.
Лёва явился домой с порядочной ссадиной на подбородке.
Грибов явился без единой царапинки.
Но был в их классе мальчик, который явился в тот день домой с разбитым носом, — это Алёша Харламов.
Дело было так.
Лёва, бежавший с двумя портфелями, всё-таки нагнал, наконец, Лёню Грибова во дворе какого-то дома.
Остальные мальчишки тоже вбежали за ними во двор.
Лёва швырнул наземь портфели, снял и бросил наземь пальто и крикнул Грибову:
— Становись!
Грибов не снял пальто, не стал напротив Лёвы, а увёртывался от ударов, нагибался и приседал, когда Лёва бросился к нему с кулаками.
Ударив его раз и другой, Лёва потребовал:
— Ну бей! Чего не бьёшь?
Грибов весь скорчился от страха. Плечи его поднимались всё выше, а голова словно врастала в туловище. Он прижал к себе руки и не замахивался на Лёву.
Тогда вышел вперёд Алёша Харламов, который и не кричал вовсе «Жених и невеста» и вообще никогда никого не дразнил, а просто любил помериться силой.
Началась честная драка мальчишек…
Лёва победил. И не потому, что он был сильнее Алёши Харламова, а потому, что мстил за обиду в то время как Алёше не за что было мстить.
Когда Лёва положил Алёшу Харламова на лопатки и сел на него верхом, не ему, а Грибову он крикнул:
— Вот тебе, Мухомор!.. Поганкин!
Таким образом, Грибов заработал вторую фамилию и не заработал ни единой царапинки.
А что лучше заработать, — это вы решайте сами, потому что бывают в жизни такие минуты, когда приходится делать выбор только самому.
Глава двадцать шестая. Отряд требует ответа
На другой день, когда кончились в школе уроки, Лёва буквально вырвал у Маринки её портфель и стал с ним посреди раздевалки. При этом Лёва поглядывал на мальчишек и насторожённым взглядом чующего опасность оленя, и грозным взглядом льва, готового к броску, ну, скажем, на шакала. Хотя ручка портфеля прямо-таки жгла ему пальцы, он всё крепче сжимал её и ждал, пока Маринка оденется.
А она заявила:
— Без тебя обойдусь! Ну кто тебя просит? — и хотела было отобрать свой портфель, но, увидев выражение Лёвиного лица; поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Ни о каких женихах и невестах и звука не было слышно ни в этот день, ни на завтра, ни на послезавтра.
И всё же Маринку с Лёвой не оставили в покое. Девочки шушукались, докладывая друг другу об услышанных словах, которые тихо говорил Лёва Маринке или Маринка Лёве. Слова были таинственные: «Авария», «Он скоро будет пробовать», «Испытание при всех», «Ой, страшно; наверно, и розовенький там будет!»
Но больше всего заинтриговал девочек разговор Маринки с учительницей, Зоей Ивановной, на занятии хорового кружка. Эта учительница очень хорошо играла на рояле, но была рассеянной и вечно искала ноты. У неё были коротенькие, лёгкие волосы, похожие на цыплячий пух, а голос тоньше, чем у любой из её учениц.
Ребята не боялись её, не стеснялись, не ходили при ней по струнке. Она их не отчитывала, не ругала, но иногда, перестав аккомпанировать, она беспомощно опускала на колени руки и сидела в таком огорчении за ребят, что ребята начинали огорчаться за самих себя.
