Жуков. Маршал на белом коне - [219]

При всей субъективности адмирала во многом он всё же прав. Довольно часто мемуаристы отмечают эту, можно сказать, характерную черту маршала — грубость. Война давно закончилась, ушло время, когда победы и результаты достигались «во что бы то ни стало». А он всё воевал.

Конечно, и в своё время Сталину, и потом Хрущёву хотелось иметь под рукой в войсках этакую универсальную заводную машину, способную решать задачи любой сложности при минимальных потерях и затратах, выполнять самые дерзкие приказы, ошеломляя противника и изумляя союзников и весь мир, но при этом — и иметь возможность выключить эту машину в любой момент, когда необходимость в ней отпадёт.

Жуков решал, ошеломлял и изумлял, но отключить его было невозможно. Даже Сталин поступить с ним так же, как поступил с маршалом Новиковым и многими генералами, не осмелился. Обвинял в бонапартизме, понижал в должностях, ссылал, изымал трофеи, позорил, унижал требованием объяснений по поводу показаний его адъютантов, зачастую абсурдных, но в руки следователей МГБ так и не отдал.

Хрущёву Жуков был нужен для того, чтобы утвердиться на высшей ступени иерархической пирамиды власти Советского государства. Но Никита Сергеевич не учёл главного: личность такого масштаба, как Жуков, обладающая огромной волей и твёрдым характером, не могла играть роль слуги. Любопытное наблюдение оставил в своих мемуарах член американской делегации на советско-американских переговорах в Женеве в июле 1955 года Чарлз Болен: «Советы захватили с собой старого солдата Жукова, очевидно, в качестве дружеского жеста по отношению к Эйзенхауэру. Жуков был большевик, неуклонно следующий партийной линии, но в первую очередь он был русским патриотом. Он верил в независимость армии, и одной из причин его конечного падения стала попытка упразднить систему политических комиссаров. Свойственная ему чистота помыслов резко контрастировала с неискренностью других большевистских вождей. Он проявлял толерантность и даже уважение по отношению к Соединённым Штатам, и я не сомневался, что его привязанность к генералу Эйзенхауэру искренняя, а не вызванная преходящими обстоятельствами».

К тому времени Эйзенхауэр стал президентом США[195]. В один из дней женевских переговоров он устроил в честь своего боевого товарища обед. Встреча состоялась на тихой вилле в живописном месте в окрестностях Женевы.

Два солдата вспоминали последние дни великой войны. Постепенно разговор перешёл на темы, которые беспокоили правительства и народы великих держав СССР и США.

В конце встречи Эйзенхауэр спросил Жукова, как он собирается провести свой ближайший отпуск. Маршал ответил, что поедет на юго-запад России на рыбалку. Эйзенхауэр обрадовался. Оказалось, что он тоже любит рыбачить. И они принялись обсуждать различные насадки и снасти, способы подсечки и выуживания рыбы. Эйзенхауэр расхваливал новые американские спиннинги и пообещал первой же оказией прислать Жукову в подарок спиннинг.

Через месяц в американское посольство в Москве по дипломатической почте пришла посылка — великолепный спиннинг и письмо Эйзенхауэра Жукову.

Но политика, диктуемая ролью и положением двух великих ядерных держав, всё дальше разводила их. Больше они никогда не встретятся. Великая война, которая свела их, уходила в прошлое. Угроза новой всё явственнее проступала в пелене современного мира.

Подарком своего старого боевого товарища маршал гордился. Спиннинг действительно оказался выше всяких похвал. Он выбран был человеком, знающим толк в серьёзной рыбалке.

Эйзенхауэр в мемуарах вспоминал о своей последней встрече с русским маршалом с нотками грусти и разочарования: «Как только мы затронули серьёзные вопросы, стало совершенно очевидно, что Жуков не тот, каким был в 45-м году. Во время наших встреч тогда он был независимым, уверенным в себе человеком, который, несомненно, принимал коммунистическую доктрину, но всегда был готов с радостью встретиться, чтобы обсудить любую текущую проблему и вместе искать её разумное решение. Он делал это по своей собственной инициативе и однажды даже резко поставил на место своего политического советника Андрея Вышинского, приказав ему покинуть комнату, чтобы мы могли конфиденциально побеседовать вдвоём. По многим признакам было очевидно тогда, что Жуков был как раз тем, кем он хотел казаться, — в высшей степени важным человеком в советском правительстве, возможно, вторым после самого Сталина. Во время моего визита в Москву в 45-м такая оценка его положения и влияния многократно подтверждалась. Теперь в Женеве, десять лет спустя, он выглядел встревоженным и явно подчинённым по своему положению. Он монотонно повторял мне аргументы главы советской делегации… Он был безжизненным, не шутил и не улыбался, как раньше. Мой старый друг выполнял приказ начальства. От этого личного разговора у меня не осталось ничего, кроме чувства горечи».

После опалы и ссылок Жуков старался быть осторожным. Он знал, что стенограмму его беседы с президентом США будут читать в Кремле в несколько рук и через лупу…

Положение Жукова в иерархии страны было как никогда высоким: министр обороны, кандидат в члены Президиума ЦК КПСС. Фактически же его уже не воспринимали вторым человеком в руководстве страны, как это было в 1945-м.