Жук золотой - [121]

Паша красиво ведет лодку. Острова и мысы мелькают за бортом: Петах, Тлангет, Байдукова и Чкалова. На передней сидушке колотит так, что лязгают челюсти. Паша врубает русский рэп про девчонку-подружбайку: «Держи меня на поводке, поводок у тебя в руке!» Музыкальные критики, нерпы, восторженно всплывают за кормой. Паша в темных очках, на шее серебрится цепь, на пальце перстень. Стройный и жилистый, загорелый до черноты, он похож на китайца. Но говорит он на своем языке, который еще мало изучен филологами. Если убрать из его речи великий и могучий, то получится новояз нижнеамурца.

– Паша, – спрашивает его пассажир, приезжий литератор Шура, из Москвы, – до Шантаров идти сколько?

Паши косится на бортовой компьютер-навигатор, где проложен путик по лиману: с отмелями, каналами и глубинами. Морщит лоб.

– Восемь с половой, – отвечает Паша, – срывов – ноль! А Саныч добро давал?!

Шура. Сам он из местных, из Иннокентьевки, которую называют Кентёвкой. С детства звали Шурой. Погоняло Куприк. Сейчас зовут Иванычем. Столица затянула Иваныча. Он там как в плену. Пленный матрос Куприк. Но на родину тянет. Постоянно напевает: «Не потому, что так хочется нам невозможного. Просто не хочется больше уже никуда!»

Сначала он боролся с Броней и партнерами. Гневные статьи писал. Думал, что книжки и бюсты Ленина они, конечно, собирают, но его деревеньку погубят. Извлечение прибыли, по Марксу, удел мироедов. То есть он считал их конкистадорами. Хотя про Испанию и галерею Саныча тогда еще не знал. Конкистадоры, кто подзабыл, испанские захватчики. Потом увидел, что жизнь в деревне налаживается. И не только в Кентёвке.

Шура позиционирует себя бывалым рыбаком, бравшим тайменя под 70 кг. Коля и Паша перемигиваются: «Ну-ну!» Вышли в море на навагу. Два крючка с нарезкой – клюет, как подорванная… Вдруг у Шуры что-то навалилось. Катушка затрещала. Паша сделал строгое лицо: «Иваныч! Ты слабину-то не давай. Мальма взялась, она здесь бывает больше метра». Шуру учить не надо. Хотя он малодушно подумал, что прихватил бревно-топляк. Такие бродят в лимане. Коля хотел помочь Шуре выводить рыбину. Схватился рукой за леску. И тут, в метре от борта, она вышла из воды… Челюсти-2! Очко нулевое! Как говорит Паша. Взялась Царь-рыба здешних вод. Назовем ее по-прежнему Матица, потому что настоящее ее имя назвать нельзя. Матицу категорически запрещено ловить. И, чтобы не подвести Пашу и Колю, чтобы, не дай Божé, посчитали их браконьерами, приходится иносказательно называть рыбину Матицей. На несколько секунд она явила свой ужасный лик со злыми глазками и длинным носом.

– Матица! – выдохнул Паша, – килограммов сто пятьдесят! На спиннинг взять невозможно! Уматно!

Но Шура уже подводил монстра к борту. Годы рыбацкого бесчестья, когда такие рыбаки, как известный мармыжник Серега Серков, мелкую выбрасывают, а крупную складывают в спичечный коробок, были вознаграждены с лихвой.

Выводить Матицу нужно было к корме. Оттуда сподручней вытаскивать в лодку. А Шура выводил ее, как мальму, к борту. Красиво изогнувшись и показав колючки, Матица ушла, разогнув стальной крючок. Коля тут же наладил закидушку. На тонкий тросик с огромным крючком он насадил живую навагу и булькнул снастью в пяти метрах от борта. Матица не взяла.

Гордая и сильная, она ушла на просторы залива.

Там ее счастье.

Две ночи Шура не спал и метался у прибоя. Ему, как в детстве, казалось: Чапай доплывет до берега. Зэк вернется к себе на Тамбовщину. Шамилька не повесится. Удастся вытащить рыбину и сделать с ней селфи. Селфи сейчас обязательно. Иначе внучки и юнкоры, которыми он руководит, не поймут. Другое поколение. Отцы, понимаешь, и дети. А потом выпустить Матицу. Разумеется, на прощание поцеловать в голову. Или в глаз.

Как в кино показывают.

Рыбаки, как дети, в сказки верят.

– Мне надо на Шантары! – сказал расстроенный ловец монстров, – завтра ухожу.

– Зачем тебе Шантары? – переспросил сторож-истопник Коля.

– Они мне снятся.

– Тогда сначала на Крест, – поставил точку Паша, капитан «Крестлайнера».

Поклонный Крест, поставленный в память погибших на Петровской косе членов экспедиции капитана Невельского, виден издалека. Продирались сквозь стланик. Великое сооружение. Прочли на табличке: «Спите спокойно, Первооткрыватели, жизни свои отдавшие освоению земли Дальневосточной. Благодарные потомки помнят о Вас!»

Надо молиться.

Среди погибших дочка Невельских Катенька. Она умерла от голода. На постаменте скромные дары тех, кто сюда приходит: шишка стланика, плюшевый слоник, красная туфелька девчоночьей куклы.

Коля достал горстку конфет:

– Маленькая была… Всего-то годика два.

Сели, по обычаю, на дорожку, у разведенного костра. Уже смеркалось. Выпили по стакану красного вина, из последних запасов. Далеко, на горизонте, в тумане и мареве мелькали огоньки. Словно кто-то тоже разводил костры на островах и в океане.

– На побережье встречаются скалы. Они светятся, – сказал Паша, не склонный к мистике.

– Светятся не скалы, – ответил Коля, – души людей светятся.

Может, вино подействовало?

«Другая история», – подумал Шура.

Он знал, что свечение красноватым светом отмечено возле берегов залива Куприянова. Того самого места, куда он пробирался много лет. Ему показалось, что вездеход, тихо стоящий за их спинами, еще один монстр с железным кузовом и стальными дугами, сощурился на него одной фарой. Словно присматривал за гостем. Не сделал бы тот чего-то неправильного, что не вписывается в законы Залива Счастья.