Жук золотой - [119]

Тут же прибежали какие-то девчата из колхозной конторы. Или из магазина. Откровенно хихикали, перемигивались, посматривая на Лупейкина. Адик старался вовсю! И так повернется, и этак… Все-таки случайных кличек не бывает.

И так у Лупейкина аппетитно получалась покраска, что я не выдержал и попросил: «Адольф Пантелеевич! А можно мы тоже покрасим „Страну Советов“»?!

Не знаю, читал ли Лупейкин про приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Книги писателя Марка Твена. Настоящее имя которого Сэмюэл Лэгхорн Клеменс. Марк Твен – псевдоним.

И знал ли Лупейкин эффект покраски забора?!

Напомню вкратце. Том появляется на тротуаре с ведерком извести и длинной кистью в руке. Ему предстоит, по приказу тети Полли, побелить тридцать ярдов дощатого забора в девять фунтов вышиной! «Жизнь показалась ему пустой, а существование – тяжким бременем», – пишет Твен. Опять цитирую по памяти. Тут приходит Бен Роджерс, мальчик-насмешник, с яблоком в руках. Несколько нехитрых словесных манипуляций, и вот уже Том Сойер сидит в тени на бочке и жует яблоко. А Бен с превеликим удовольствием красит забор. Потом хитрец Том продает очередь на покраску забора другому мальчику, второму, третьему… «К середине дня из бедного мальчика, близкого к нищете, Том стал богачом и буквально утопал в роскоши». Там у него были своеобразные – пацанячьи богатства: подержанный бумажный змей, собачий ошейник, мертвая крыса на веревочке. Чтобы удобнее было ею вертеть. Кусок мела, пробка от хрустального графина, пара головастиков, одноглазый котенок… Забор был покрашен в три слоя. Многие эпизоды великой книги американца я тогда помнил почти наизусть. Сейчас уже забываю.

На самом деле герой Марка Твена открыл закон управления действиями человека. Говоря по-современному, мотивацию. Великий двигатель прогресса. Если тебе захотелось что-нибудь, нужно только одно – чтобы желаемого было нелегко добиться.

Лупейкин важничал и кочевряжился. Дескать, мы из люльки, не ровен час, выпадем, красить ровно мы не умеем, начальство не примет работу… Начальством были Кирилловна, председатель сельсовета, майор Тепленький, командир вэчэ вольнонаемных, и дядя Коля Крутов, председатель колхоза.

В конце концов мы уговорили старшего матроса. Торг закончился, когда Лупейкин согласился уступить свое место в люльке за бутылку портвейна. Может, нам хотелось самим покрасоваться в люльке перед собравшимися девушками? Но чему там было красоваться?!

Лупейкин в плавках, не одевая брюк, уже задирал на берегу молодух. Очень скоро на «Стране Советов» раздался подозрительно методичный скрип. Мы, увлекшись покраской, и не заметили, как он нырнул в каюту с очередной жертвой своих матросских чар. Или скрипела люлька? Она покачивалась в унисон движению наших кистей и терлась о ржавый борт дебаркадера.

…Дальше вообще начинается невообразимое.

Кажется, я уже упоминал об избирательности человеческой памяти.

Народ все прибывал и прибывал на берег Амура. Пришли младшеклассники. Их привела наша с Хусаинкой первая учительница Раиса Федоровна Потеряйко. Приехал на «козлике» дядя Ваня Крутов со своей женой-бригадиршей Наташей. Моя мама, майор Тепленький, тетя Зина и дядя Абдурахман Мангаевы, Георгий Ефимович Розов с аккордеоном на груди. Женька-жопик поблескивал очочками из-за его спины. Бабка Матрена в черном, до пола, платье, с Библией в руках. Мой отчим Иосиф Тимофеевич Троецкий с кинопередвижной установкой «Украина». Но только теперь он не показывал, а как бы сам снимал кино, наведя на нас и на баржу объектив установки. Звонко лаял пес Цабэрябый. Смешной и лопоухий. Любимый мой сóбак.

Я, наконец, догадался.

Заканчивалось кино моего детства.

Его не придумать и не снять заново. Какое уж есть.

Лариса Тепленькая, Мишка Комков, Шалган и Толька Котел умоляли нас взять их на борт.

Георгий Ефимович играл «Марш Славянки».

Неужели не помните?!

Наступает минута прощания,

Ты глядишь мне тревожно в глаза.

И ловлю я родное дыхание,

А вдали уже дышит гроза.

Прощай, отчий край,

Ты нас вспоминай,

Прощай, милый взгляд,

Не все из нас придут назад.

Верно. Не все пришли назад.

Мы стали палубными матросами и теперь отдавали швартовы. «Страну Советов» сорвало с якорей. Она плыла по Амуру, гордо рассекая свинцовые волны. Наверху, в капитанской рубке, стоял Адольф Лупейкин. Он успел переодеться в свои знаменитые брюки и теперь покрикивал в машинное отделение: «Полный вперед!»

Мы шли мимо мыса Убиенного, оставляя бакен Прощальный по левому борту. Впереди был лиман и где-то за горизонтом уже маячили Шантарские острова.

Я должен сказать своей внучке Юле правду. Я пропустил все другие возможности, которые щедро подбрасывала мне жизнь. Я их, честно говоря, просто просрал. Не обижайтесь на последнюю вольность автора. Точнее ведь не скажешь. Даже если ты вырос не в интернате, а в Царском лицее.

Литератор каждый раз проживает жизнь своих героев заново. Сто героев. И сто судеб. И всякий раз он живет как будто с начала.

Если, конечно, он настоящий писатель.

Но как все-таки определить – настоящий или нет?

Мне кажется, что настоящий тот, который, вслед за своим героем, идет на стон.