Жук золотой - [110]
А с ружьем нужно было разбираться самому.
В подножии невысокой горушки, прямо за Шпилем, раскинулось озерцо. Была поздняя весна, запоздалая, лед с марей и озер уже почти весь сошел. Озера среди сопок таращились ясными, голубыми глазами. Перелетная стая планировала на озерцо. Передохнуть в перелете. А может, здесь, в зарослях черемухи, они собирались провести лето и обзавестись потомством.
Я не знаю, зачем я прихватил из темного коридора двустволку Иосифа. Причем взял без спроса. Дома никого не было. Видимо, хотелось пройтись по деревне в сереньком, коротком полупальто, похожем на бушлат, с черным ружьем за плечами. Подросткам всегда хочется выглядеть старше своих лет. Чтобы встреченный на улице дядя Ваня Бурмистров мог значительно посмотреть на меня и подумать: «Ишь, Куприк! На охоту пошел». А, может, даже он спросил бы, как мужик мужика: «На гуся собрался? Гусь нонче хорошо попер, кучно!»
По дороге мне встретился не дядя Ваня Бурмистров, а Алексей Иванович Бурыхин, родной дядя моего дружка Сереги Бурыхи. Весельчак и балагур, отличный музыкант и заводила на всех гулянках. В колхозе он работал трактористом. Алексей Иванович посмотрел на меня с прищуром и спросил с подначкой:
– Дробосрал-то стреляет?
Я ничего не ответил на выпад известного сельского шутника. «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу». Любимая частушка Алексея Ивановича. Дальше шли две малоцензурные строчки. Я лишь солидно похлопал рукой по патронташу, застегнутому прямо поверх моего охотничьего бушлата. Патронташ был набит тяжеленькими патронами.
Зарядка патронов порохом и дробью особое мужское занятие. Иногда отчим сажал меня рядом с собой у кухонного стола и доверял опасную операцию: развес пороха маленьким медным черпачком. Сначала в патрон с капсюлем отвешивается порция пороха. Количество его, то есть сила заряда, зависит от дроби и пули, закладываемой в патрон. Дробь мелкая – на утку и на рябчика, покрупнее – на глухаря. У дроби существовали свои номера. Номера, насколько я помню, зависели от диаметра свинцового ядрышка. Жакан, самая крупная пуля, на медведя и на сохатого. На гуся требовалась тоже пуля покрупнее.
Чтобы пробить крепкое гусиное перо.
После зарядки патрон пыжевался. То есть его утрамбовывали специальным пыжем, вырезанным из войлока. Или из поношенного валенка. Если патрон готовился на водоплавающую дичь, то вместо войлока годилась обыкновенная газетная бумага. Только забивать ее в патрон нужно было так же сильно и туго. Готовые патроны по калибру ружья и с нужными пулями в городских магазинах тоже продавались. Но стоили дорого. Поэтому иннокентьевские охотники предпочитали сами готовить заряды.
Чем был набит патронташ, висевший рядом с двустволкой в коридоре, я, конечно, не посмотрел. Но патронташ был тяжелым. При подходе к озерцу я переломил ружье и вставил в стволы два крайних патрона. Приготовился к охоте. Разумеется, я уже знал, как зарядить ружье. Хотя охотиться никогда не приходилось. Мне больше нравилось рыбачить. К тому времени я уже начитался отрывков из книг Хемингуэя, которые печатала «Иностранная литература». Мама мне подсовывала их. Подозреваю, что тогда я совершенно неосознанно начал формировать свой стиль. Не литературный даже, а стиль жизни. Я уже точно знал, что буду писателем. Основания на то имелись. Не только публикация стихов в районной газете «Ленинское знамя». В альманахе «На Востоке», в коллективной подборке молодых талантов с Нижнего Амура, вышел мой первый рассказ. Назывался он странно: «Шуршик уходит в лес». Шуршик – кличка зайца.
Куда же настоящему «писателю» без стиля?!
Романы Хемингуэя предварялись отрывками из его биографии. Понятно, мне хотелось подражать необычному, но официально уже разрешенному в стране, папе Хэму. Мужественному и настоящему. О том, что русский писатель Тургенев был хорошим охотником, я тоже знал. Но подражать хотелось почему-то не Ивану Тургеневу, а Эрнсту Хемингуэю. Портрет его, в шкиперском колючем свитере, с седой бородой, уже висел в нашей сельской библиотеке над столом тети Раи, молодой библиотекарши. В 1968 году, когда я заканчивал среднюю школу, вышло полное собрание сочинений Хемингуэя в четырех томах. В маминой библиотеке оно появилось сразу. Не знаю, где и как ей удалось достать. Книги вообще были большим дефицитом. Мне странно видеть, как сейчас выбрасывают книги русских и зарубежных классиков к мусорным бакам.
Их даже в макулатуру не принимают.
До сих пор тот мамин Хемингуэй стоит на моих книжных полках.
В своей жизни я встречался со многими писателями и поэтами. С Евтушенко Евгением Александровичем, Вознесенским Андреем Андреевичем… Дружбой своей они меня не одарили, но с каждым из них связана отдельная история. Часто задаюсь вопросом: зачем меня жизнь подталкивала к ним? Не нахожу ответа.
С Виктором Петровичем Астафьевым мы познакомились во время советско-чехословацкой экспедиции по еще одной великой, после Амура, реке – Енисею. Через полчаса знакомства Астафьев стал называть меня Шурой. Так меня звали в детстве в деревне. А мама звала Шуркой до самого своего ухода.
Откуда-то он знал, что меня зовут по-настоящему не Александром, не Сашей и не Алексом. А именно Шуркой. Удивительным человеком был Астафьев! На мой первый и, конечно, поверхностный взгляд, он совершенно не был похож на великого писателя с мировым именем. Деревенский мужичок с сильными руками и лохматыми бровями, в обыкновенной рубашке и куцем пиджачке. Не улыбчивый, с очень своеобразной речью, в которую органично и ненавязчиво вплетался русский то ли матерок, то ли речитатив. Не какие-то слова с нецензурными выражениями, а меткие словечки и междометия, которые нельзя было даже назвать сленгом. Но они так разукрашивали его речь, что спутать Виктора Петровича с кем-то другим было невозможно. Мне кажется, он вставлял свои северно-сибирские слова и обороты даже когда однажды выступал перед Президентом страны. Я сам слышал. Потому что сидел, приглашенный, в зале.
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Получив редкое и невостребованное образование, нейробиолог Кирилл Озеров приходит на спор работать в школу. Здесь он сталкивается с неуправляемыми подростками, буллингом и усталыми учителями, которых давит система. Озеров полон энергии и энтузиазма. В борьбе с царящим вокруг хаосом молодой специалист быстро приобретает союзников и наживает врагов. Каждая глава романа "Четыре месяца темноты" посвящена отдельному персонажу. Вы увидите события, произошедшие в Городе Дождей, глазами совершенно разных героев. Одарённый мальчик и загадочный сторож, живущий в подвале школы.
МГНОВЕННЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР THE SATURDAY TIMES. ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ПОКЛОННИКОВ ФРЕДРИКА БАКМАНА. Иногда, чтобы выбраться из дебрей, нужно в них зайти. Айзек стоит на мосту в одиночестве. Он сломлен, разбит и не знает, как ему жить дальше. От отчаяния он кричит куда-то вниз, в реку. А потом вдруг слышит ответ. Крик – возможно, даже более отчаянный, чем его собственный. Айзек следует за звуком в лес. И то, что он там находит, меняет все. Эта история может показаться вам знакомой. Потерянный человек и нежданный гость, который станет его другом, но не сможет остаться навсегда.
«Все взрослые когда-то были детьми, но не все они об этом помнят», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. «Полдетства» – это сборник ярких, захватывающих историй, адресованных ребенку, живущему внутри нас. Озорное детство в военном городке в чужой стране, первые друзья и первые влюбленности, жизнь советской семьи в середине семидесятых глазами маленького мальчика и взрослого мужчины много лет спустя. Автору сборника повезло сохранить эти воспоминания и подобрать правильные слова для того, чтобы поделиться ими с другими.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.