Жребий изгоев - [2]

И что поразительно — ещё до похода то же самое говорил ему в Полоцке матёрый боярин, полоцкий тысяцкий, Бронибор Гюрятич, на которого он, Всеслав, нынче оставил Полоцк и всю кривскую землю.

— Мне, княже Всеслав, нет никакой разницы, кто там, на юге, в Киеве сидит на столе великокняжьем, — рассудительно говорил старый полоцкий тысяцкий Бронибор. — Да и не мне одному, всему боярству кривскому, пожалуй. Нас дела юга не касаются, у нас свои, кривские занозы.

Всеслав молча слушал, понимая, что Бронибор сейчас говорит вовасе не от себя, раз уж про всё кривское боярство упомянул. Стыл на столе забытый кубок с горячим сбитнем, князь жадно вцепился взглядом в лицо тысяцкого, полускрытое в тени от жагры на стене — пламя дрожало от сквозняка, и тень рвано колыхалась, то открывая крупный прямой нос боярина и клок бороды с шевелящимися губами, то снова пряча всё лицо целиком, и тогда только угадывались в тени очертания высокого лба и могучих усов.

— Нам свой господин нужен, природный, кривский, и никого опричь тебя кривская земля на свой стол не примет. И биться мы будем за то, чтобы киянин с юга над нашей землёй не началовал, на то и отец твой жизнь положил, и дед, и прабабка. Здесь тебе князем быть, Всеславе Брячиславич, не на юге — для киян ты чужак. Боярство на Горе тебя не примет. И беды здешние тебе решеть, не южные.

— Чего ж раньше мне про такое не говорил, Брониборе Гюрятич, — с весёлым удивлением спросил Всеслав, вспомнив, наконец про кубок и отхлёбывая остывший сбитень.

— Время не пришло, княже, — Бронибор глянул сумрачно. — Ныне ты в самом возрасте, когда большие дела совершают. Пришло время весь Север в руках своих совокупить.

Родненский терем был невелик — никто и никогда не рассчитывал, что в городе остановятся разом девять князей с дружинами. В небольшом городке враз стало многолюдно. И в тереме даже для князей было выделено всего лишь по маленькому тесному хорому. И за дверями, в соседнем со Всеславлим хороме ночевало не меньше десятка кметей.

Своих.

Полочан.

Пир закончился около полуночи — из Родни дороги князей расходились, хотя основная рать и дальше продолжала идти вместе. Всеволод от Родни поворачивал на восход, к Переяславлю, Ростислав — на закат, на Волынь. Святослав тоже у Родни переходил на Левобережье. Великий князь же и до Родни шёл наособицу.

Невелика любовь меж князьями-братьями, — думал весело Всеслав, раздеваясь ко сну. Вот и сегодняшний пир… больше на поминки походил, чем на радость. Ему же, полоцкому князю, печалиться не с чего — будь Ярославичи как един кулак, недолго было бы ему ждать того, что сгонят со стола… на Витебск альбо уж скорее Изяславль, чтобы без стола не оставлять.

Но войны не миновать и при нынешнем раскладе…

Всеславу вдруг вспомнились отцовы предсмертные слова — он их помнил и нынче, шестнадцать лет спустя. Тогда он с дюжиной кметей, разбрызгивая воду из луж и швыряя из-под копыт ошметья густой липкой грязи, подскакал к городовым воротам Полоцка. Сторожевые вои шагнули было навстречь, скрещивая копья, но тут же расступились, признав в переднем всаднике княжича. Не задерживаясь, Всеслав с кметями влетел в ворота, вихрем промчал по посаду, распугивая случайных встречных. Градские вжимались в заплоты, провожали взглядами забрызганных грязью всадников.

Всеслав прыгнул с седла, бросил поводья подбежавшему дворовому слуге и ринул вверх по ступеням, разбрызгивая грязь с сапог. Строенный ещё полсотни лет тому покойным дедом Изяславом да прабабкой Рогнедой княжий терем не скрипнул ни одной ступенькой — навыкло дерево к своему княжичу…

Навстречь бросился кто-то из дворовых. Всеслав оборотился, сжав зубы, но сдержался, признав своего пестуна — гридня Бреня. Не дворовый…

— Ну?! — бросил княжич коротко.

— Жив, — так же коротко ответил пестун.

— Веди, наставниче.

Отец был жив, хоть и встать с постели навстречь Всеславу не смог — подлая немочь уже в третий раз за последние полгода приковала полоцкого князя к постели.

— Здравствуй, Всеславе…

— Здравствуй, отче, — княжич припал лбом к холодеющей руке.

— Поднимись, — негромко, но властно велел Брячислав. От такого негромкого повеления, бывало, в иные времена кони шарахались. Теперь от могучего княжьего голоса только одёнки остались, но и того достало, чтоб сына встряхнуть. Княжич поднял голову. — Сядь.

Всеслав придвинул столец, поднялся и сел.

— Отче… — начал было он, губы запрыгали. Отворотился, унимая слёзы.

— Покинь! — велел князь, морщась, словно от кислого. — Не сепети, не баба. Дело слушай.

— Да, батюшка, — княжич сглотнул, утёр слёзы. Тряхнул головой, отгоняя навалившуюся стыдную слабость. И впрямь, не баба, скоро и воин уже! — Говори.

— Я думаю, ты слышал байки про то, будто твоя мать родила тебя от волхвования… — Брячислав трудно закашлялся, сплюнул в подставленный княжичем платок. Дверь чуть приотворилась, просунулась просительно чья-то голова, княжич свирепо зыркнул в ту сторону взглядом, и голова мгновенно исчезла. Всеслав не поспел разглядеть, кто это был — должно быть, кто-то из теремной челяди.

Наушники епископли.

— Слышал, — подавленно прошептал княжич. Неуж отец сейчас скажет, что это правда?